Сшитое сердце

В глубине души деревенские знали, что Хосе вовсе не людоед, которого они себе навоображали, и многие даже начинали задумываться, не слишком ли пичкал детей лимонадом добрый новый доктор, преспокойно бросивший деревенских жителей с их ревматизмами и ранами. Но бывший колесник просто помешан на своем петухе! Никто не понимал, зачем посвящать свою жизнь этому вечному пернатому неудачнику. А главное – каждый, не переставая упрекать себя за то, что дважды попался на красный клюв, опасался вновь увлечься мечтой.

Может, третий бой и состоится, но Сантавела не желала о нем слышать.

Хосе, если ему угодно, может губить себя, может не возвращаться к работе в уже не принадлежащей ему кузнице, может ставить на кон собственную жизнь или жизнь своих близких – никто и пытаться не станет его отговаривать. Впрочем, падре попытался, но без толку – пропал человек. Пока его жена, эта ведьма, будет упорно спасать проклятую тварь, эта тварь будет владеть разумом мужа.

Что же касается Эредиа – тот благодаря человеку, помешанному на красном петухе, стал своим в деревне и отныне гарцевал верхом по ее улочкам с таким видом, будто ему принадлежала каждая пядь земли. Ему уже недостаточно было холмов и даже отобранных у братьев полей и виноградников, он что ни день навязывал свое присутствие деревенским, и надо было несколько раз на дню приветствовать его, уступать дорогу тени его коня и сливаться со стеной, когда он проезжал мимо.

Красный петух только больше закабалил всех, поселив среди них сеньора.

Оливке, птице-оборвышу, тоже лучше не стало, он беспокойно кружил по маленькому загону, где когда-то царил Красный Дракон, и уже не мог вдохнуть воздух холмов, он таскал свою ярость за собой в замкнутом пространстве, кидался на стены, ставшие его врагами. В битвах с камнями у него затупились шпоры и раскололся клюв.

Красный Дракон, как только снова стал на это способен, всегда отвечал на зов Оливки. И некуда было деться от их криков, пронизывавших Сантавелу с востока на запад.

Назревало что-то, чего никто не хотел видеть. Несколько месяцев назад пропали двое детей, но даже в первые дни после их исчезновения напряженность была не так сильна, как в те, что предшествовали последнему бою.

Потому что речь шла о новом вызове.

И Эредиа согласился, чтобы все происходило у него во дворе. Человек, ежедневно рыскавший по деревне, лишь бы увидеть лицо моей матери, и смертельно желавший женщину, чьего голоса никогда не слышал, согласился поставить все на кон ради обладания ею.

Это был смертный бой при закрытых дверях, безмолвный и скоротечный. Жертвоприношение…

Хосе в тот день не вернулся домой, и никто не смог зашить петушиного короля, в третий раз распоротого оборванцем.

Последний долг

Эредиа подошел к дому Фраскиты и на короткий, но ощутимый миг задержался у щели в ставнях. Дети следили за ним, маяча гроздью в оконном проеме.

Наверное, он вспомнил руку, которая направляла к нему иглу, и тот взгляд на его одежду, и то легкое касание губ, и ту связь, и ту перекушенную нить.

Наверное, он много раз хмелел от запаха лаванды, которым она пропитала свой шкаф, от благоухания женщины, с которой он наконец соединится, как ему казалось, навсегда.

Наверное, вспоминал он и другое. Он не мог так быстро забыть лицо моего отца. Вытаращенные глаза, которые молили позволить его петуху снова сражаться, выпрашивали для него последний бой.

Наверное, он все еще слышал этот бесцветный голос, который ставил на кон последнее, его дом – маленький светлый ларчик, кое-как вмещавший смех, игры и сон пятерых детей, но не имевший ценности ни для кого, кроме них. Человек с оливами почти отвернулся от него – почему он не поспешил, почему не выскользнул скорее из-под власти этого безумного взгляда? – когда зрачки моего отца расплескались, когда он, не помня себя, выставил единственное, чем еще обладал, – тело своей жены.

Мой отец рассказал тогда, как округлая грудь жены ласковым теплым зверьком пристраивается в ладони. Взяв соперника за руку, вел его пальцы по воображаемому изгибу поясницы в черную бархатную темноту, ноздри обоих утыкались в подмышки, пропитанные ароматом холмов.

Да, наверное, Человек с оливами думал и обо всем этом – и о крови, и о красных перьях, и об огненном петухе, когда подошел к маленькому белому домику.

От двух ударов в дверь гроздь детей рассыпалась. Длинная, гибкая Фраскита, пройдя через комнату, открыла.

Свет залил почти пустое помещение и враждебные детские лица.