Сшитое сердце

Она была одна против множества глаз, впившихся в ее красоту и даже в этот яркий час неспособных ослепнуть от восторга. Оконная тьма полнилась незримыми взглядами. Наверное, они там прели, в этих провалах. Смердели. Прикусывали себе языки в этих растрескавшихся домах. Надеялись, что взовьется чей-то голос, что чей-то крик разрушит чары, взорвется чей-то смех.

Но за все время, пока моя мать не решилась, никто ничего не сказал, и улица оставалась безлюдной. Никто не засмеялся, и новобрачная не завяла.

И тогда дети увидели, как их мать повернулась к этим четырем стенам, из которых она высвободилась, как из кокона.

Увидели проломленный фасад дома и поняли, что проход был слишком узким, что дом был слишком мал, чтобы в нем мог во всю ширь развернуться этот цветок, слишком темен, чтобы вместить столько света. Подол платья мог распуститься только снаружи, белизна его была почерпнута не иначе как из полуденного сияния.

Дети поняли, что их мать никогда больше не сможет вернуться в свое логово, что она внезапно его переросла, стала слишком велика, чтобы жить в этой черной дыре, на этой улице, в этой деревне. Они подумали, что материнский взгляд, плывущий где-то над матерчатым розарием, вскоре утонет, стечет в корсаж, в великолепный пьедестал. Они испугались мгновения, когда их мать растворится в мираже своего подвенечного платья.

Она повернулась, ее плечи, шея, лицо медленно качнулись на стебле из ткани.

Цветы колыхнулись.

А мать, не двигаясь с места, плыла в мириадах роз.

Ее платье стало еще пышнее, его белизна засияла еще ярче, оно целиком заслонило маленькую дверь.

Женщина-цветок, белое пятно на сетчатке – вот что видели дети еще долго после того, как их мать перестала стоять перед домом.

На фасаде была черная рана. Рисунок, внезапно заполнивший взгляд моей матери, – дом, превратившийся в корабль, сияющий парус из белой штукатурки, неумелая иллюзия в обрамлении слепой улицы с затворенными окнами. А потом в солнечной пустоте остался лишь корабль – единственная распахнутая дверь.

Она увидела, как корабль проступает сквозь стену. Он прибыл за ней, чтобы забрать ее отсюда. Так далеко от моря, так далеко от всех рек он двигался по дорогам, поднимался по высохшим руслам. Он раздвинул пыльный проулок, он летел на всех парусах под устойчивым ветром и сел на мель у ее двери.

Корабль ей под стать, чтобы вместить ее горе и радость, корабль, с которым прекратится этот ужас не принадлежать себе, – корабль для того, чтобы быть собой!

Настал час отплытия.

Все молчание моря выплеснулось на улицы. Столько воды еще прибудет, столько дорог еще надо пройти! И этот рыжий ребенок увлекает ее в свою мечту!

Она не смогла устоять перед желанием поверить в этот выход, в этот нарисованный мир.

Рассказывают, что гонимые инквизицией еврейские семьи однажды погрузились на такой корабль, нарисованный раввином на стене севильской темницы. Они покинули город и Испанию, вышли в море, пересекли его и прибыли в оазис – такой далекий, что никто и никогда не смог их найти.

Ей надо было поверить в этот корабль, взять свою сумку с шитьем и собрать всех детей в ковчеге.

Моя мать долго стояла, не сводя глаз с рисунка, со стены, с великолепной каравеллы, и наконец по стенам пробежала зыбь, парус затрепетал. Поднялся ветер, он наполнил огромное белое полотнище, и моя мать отвела глаза. Она загрузила в тележку детей, одеяла, свечи, два оставшихся у нее отреза ткани, вчерашние лепешки, оливковое масло, яйца, окорок, хлеб – кажется, и стул свой взяла, – бросила последний взгляд на покинутую тень, плясавшую на стенах, и мы ушли.

Среди холмов пропел петух.

Книга вторая Переход

Середина пути

С чего начать?

Столько слов уже написано в тетради, и вот теперь дело дошло до начала.

Мы шли, никуда не сворачивая, по пути, который прокладывала мать.

Говорят, и я уже была там, под цветами из ткани. А дальше что?

А дальше – безмерное пространство и смотанное в клубок время, никакого начала. Единственный стежок, удерживающий вместе несметное множество миров. Стежок, соединяющий нашу плоть и наши слова. Стежок, узелок, который надо развязать, чтобы настала жизнь.

Начнем с середины пути.

Через три дня дорога, уходившая из деревни, разбежалась по холмам на сотни тропок, и наутро Фраскита не сдвинулась с места.

Всю ночь она смотрела на своих пятерых детей, уснувших среди корней большого, одиноко стоящего дуба. Глядя на любовно переплетенные тела и ветви, она засомневалась. Толкая тележку, она шла, думая только о том, как бы не споткнуться на чужих камнях, по которым ступала впервые.

Вот-вот она повернет в огромный мир.

После этого ход ее мыслей больше ни разу не замедлит нашего бегства, всю свою энергию она направит в ноги.

Но куда податься? Как прокормить детей, крепко сейчас спящих, где найти пропитание для маленьких тел, в которых текут одни и те же соки жизни?

Она помнила каждый пройденный камешек, но впереди открывалось необозримое неведомое.