Сшитое сердце

Зелени на высоком склоне, с которого они спускались, становилось все больше, и девочки позабыли про мельницу, они высматривали цикад, перестававших стрекотать при их приближении, потом набрали столько цветов и листьев, что повозка превратилась в paso, а сидевшая на мешках Клара играла роль Пресвятой Девы.

Анхела затянула церковное песнопение, вместо свечи зажав в руке толстую палку. Ее голос, хмельной от свободы и радости, летел, выводя гимн. И тогда из-за камней появились трое пеших мужчин, вооруженных мушкетами и тащивших за собой осла, и светлоглазый всадник. Пение резко оборвалось, и дети попрятались за все еще белые материнские юбки.

– Едва вышла замуж, и уже столько малышей! Прыткая ты. А где их отец? – спросил самый молодой.

– Там, сзади, – солгала моя мать.

– Мы давно уже вас подстерегаем, но видели только одинокую женщину в роскошном подвенечном платье, обвешанную детьми и волокущую груженую повозку. Что хорошего у тебя в этих мешках?

– Мука, чтобы прокормить моих детей.

– Что ж, твое зерно послужит другому делу.

Мужчины потащили мешки, в которые с воем вцепились моя мать и Анхела. С разъяренной Фраскитой едва могли сладить двое, а третий пытался удержать младшую из двух фурий, уворачиваясь как мог от ее зубов и когтей.

И тогда всадник спешился.

– Что же, у тебя, при таком роскошном платье, только и есть, что эта мука, чтобы прокормиться? – с улыбкой спросил он.

– Больше ничего нет, – ответила моя мать, глядя на него из-под растрепавшихся волос.

– Сальвадор, тебе не кажется странной эта чертовка? – крикнул всаднику Мануэль, тот, что заговорил первым. – Она не похожа на здешних женщин. Откуда ты, красавица?

– Из Сантавелы, с той стороны сьерры.

– Хочешь, чтобы мы поверили, будто ты проделала весь этот путь и в одиночку тащила свое барахло? – обозлился тот, что упустил своего осла, пытаясь обуздать Анхелу.

– Держи! Вот тебе в утешение. Купишь в деревне все, что тебе надо, – сказал Сальвадор, протягивая ей кошелек. – У твоей дочки, той, что кусается и царапается, очень красивый голос.

Фраскита успокоилась, и Анхела вместе с остальными прижалась к матери. Вся семья молча смотрела, как мужчины сгружают мешки.

– А почему бы вам самим не сходить в деревню и не купить там себе хлеба? – наконец закричала Анхела, которую все еще душила ярость.

– Нас там поджидает гражданская гвардия, – объяснил Сальвадор, – не только там, но там особенно, и тот, кто нас накормит, рискует жизнью.

– Вы бандиты? – спросил Педро, заслоняя собой двух младших сестер.

– Бандиты? – будто обращаясь к себе, повторил Сальвадор. – “Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России” – так говорил Бакунин. Трое мужчин, кото[6] рых ты видишь рядом со мной, здешние крестьяне. Мы вместе с другими сражаемся за то, чтобы земля, которую они обрабатывают, принадлежала всем. Батраки с нами, но многие боятся за свои семьи. Для того их и женят, чтобы наплодили малышей, и тогда касики берут их за горло. Им платят столько, чтобы не умереть с голоду, многие детишки и не выживают, но у них всегда остается по одному, и он мешает взбунтоваться, он удерживает их руку. А тот, у кого все дети умерли с голоду, становится отчаянным бойцом! Это для них ты приволокла сюда хлеб. Хлеб для людей, жаждущих мести. Если бы не твое зерно, мы могли бы все сдохнуть в наших горах, не дождавшись помощи и следующего восстания. Счастливого пути и спасибо за хлеб.[7]

Мартирио с облегчением смотрела им вслед. Значит, мельник знал, что делал, обманув ее мать, – мел обратился в хлеб.

Девочка даже не стала задумываться над тем, что будет, когда мятежники развяжут мешки.

В горах

– Эухенио! Каким недобрым ветром тебя занесло в наши горы? – воскликнул человек, неизвестно откуда возникший в этом безлюдном месте.

– Hola[8], Хуан, я подумал, может, вам понадобится хороший лекарь! Как у вас дела? – спросил ученый, глядя, как из зарослей выходят вооруженные мятежники.

– Затишье. Крестьяне и думать боятся о том, чтобы нас поддержать, и мы воруем еду. Ты был прав: революция так и не началась. Отрави несколько землевладельцев, это ускорит дело.

– Я не стану кусать руку, которая меня кормит! – засмеялся ученый, показывая мертвенно-белые зубы.

– Тогда двух-трех священников. Оказал бы нам такую услугу, помог бы покончить с божественным рабством, – продолжал настаивать Хуан, жестом предложив людоеду спешиться и пробираться следом за ним среди колючих кустов.

– Мне и так проблем с Богом хватает, незачем добавлять. Ту, что шагает там и не желает останавливаться, зовут Бланка, она повитуха, мы идем вместе. Эта упрямица может быть вам полезной. Меня она не слушает, но если вы найдете для нее какое-нибудь занятие, она останется на столько, на сколько понадобится. Она преданная, умелая, и я обещаю, что она будет молчать.

– Слишком поздно она пришла, Сальвадор полгода назад потерял жену, умерла родами. И ребенок не выжил. Но если тебе так хочется, мы ее нагоним.