Сшитое сердце

– Ее тела не нашли, – ответил Мануэль, который был на посылках у Хуана, поселившегося в деревне. – Говорят, слуги помогли ей бежать.

– Как же так! Ваши повстанцы упустили самого заклятого врага народа? – возмутился врачеватель. – Хотите знать мое мнение? Ваша революция провалилась! Крохотный гарнизон гражданской гвардии, заурядный капитан, звезд с неба не хватавший, да несколько вполне безобидных обывателей – а крупная рыба ушла из сетей! Как бы там ни было, я пока что с места не сдвинусь! Армия вскоре снова займет вашу паршивую коммуну, а я предпочитаю держаться подальше от сражений. Но ты все-таки скажи Хуану, что Сальвадор спасен. Как только швея покончит со своими молитвами, ты сможешь с ним поговорить. Он один в своей пещерке. Тебе не кажется, что дальше ехать некуда – последователя Бакунина ставят на ноги святые и призрачные тени? Да еще эти проклятые твари украли у меня записную книжку! Вашей революции придется так или иначе мне за это заплатить! И чем раньше, тем лучше!

Всех раненных во вчерашних боях мятежников, за исключением Сальвадора, устроили прямо на земле в самой большой из пещер на склоне горы. Когда Мануэль приблизился к громадному провалу, ему показалось, будто стонут не раненые, а сами камни.

Нырнув в пещеру, он словно оказался в аду: то, что было слышно снаружи, не шло ни в какое сравнение с оглушительным шумом, царившим в гигантской пещере. Под сырыми сводами созданного самой природой собора заунывно выпевал орга́н скорбей, стоны раненых и завывания ветра сливались в устрашающую симфонию, в которой находила свое место каждая капля воды, сочившаяся по монументальным сталактитам. Пламя нескольких факелов, дрожавшее от ледяного дыхания, лишь усугубляло мрачную обстановку, в которой агонизировали его товарищи.

Мануэль долго стоял в замешательстве, разглядывая преддверие геенны, этот кошмар из тьмы и камня, где несчастные обреченные ожидали, когда перед ними распахнутся врата царства мертвых. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, навеваемых этим дантовским зрелищем, он сосредоточился на собственном дыхании, вслушался, как бьется сердце, – ему нужно было убедиться, что он все еще жив, и лишь тогда он сумел совладать со страхом.

Он обошел друзей, тихо поговорил с каждым, выслушал признания, коснулся слипшихся волос умирающих, поблагодарил Бланку. Повитуха, выбиваясь из сил, мыла, перевязывала, облегчала страдания и утешала тех, кого еще вчера не знала. За несколько месяцев скитаний старая цыганка исхудала, но неспешные движения и тяжелая походка крупной женщины остались прежними. Эта стойкая память тела, неспособного воспринимать себя худым, создавала обманчивое впечатление полноты.

– Ни зги не видать, – ворчала Бланка, снуя между лежащими или сидящими, привалившись к сырым стенам, телами. – Вы собрали их здесь, а нам теперь приходится на ощупь лечить их в темноте. Да еще этот шум, удивительно, каким грохотом отзывается в этой дыре малейший шорох. И это еще бедняги стараются не кричать. Так что можешь себе представить, как тут звучат вопли боли! Сегодня утром мне самой пришлось орать, чтобы меня услышали, и даже те, кому хуже всего, поняли и теперь зажимают в зубах рукав рубахи. А из глубины пещеры дует так, что кровь стынет. Лучше было оставить их снаружи, под деревьями, погода теплая. Незачем было набивать их сюда! Вынесите их наружу! Мы сделали что могли. Мы бы подтащили их к свету, но большинство из них слишком тяжелы для нас с Фраскитой. А Эухенио отказывается их трогать, он говорит, мы их убиваем, когда дергаем. Надо бы двоих таких, как ты, чтобы вытащить бедняг.

– Я бы вам прислал в помощь нескольких парней, но, по правде сказать, нам внизу тоже приходится нелегко, – ответил Мануэль, подавленный открывшимся зрелищем.

– Вы продолжаете сражаться? – спросила повитуха, выводя его на свежий воздух.

– Нет. Но там столько трупов, столько раненых! Надо навести порядок, всех успокоить, прекратить грабежи, утешить тех, кто сожалеет о вчерашних событиях. Еще ничего не закончилось. Я поговорю с Хуаном. Но ты – не согласишься ли ты завтра спуститься, чтобы помочь? Внизу есть женщины и дети, нуждающиеся в лечении, а Эухенио отказывается туда идти.

– Ничего удивительного! Я приду, но при условии, что ты засветло проводишь меня обратно.

– Обещаю. Послушай, как ты думаешь, могу я навестить Сальвадора?

– Почему бы и нет?

– Ну эти тени, молитвы… Я не хотел бы помешать.

– Ты тоже боишься! Знаешь, эти разговоры о призраках – пустая болтовня, не надо верить всему, что люди рассказывают! Посмотри на этих бедолаг, одни из них одурманены снадобьями Эухенио, другим так плохо, что вот-вот помрут, и что же, ты вправду думаешь, будто в этом полумраке им не может привидеться всякое? Когда страх сгущается, разливается в воздухе, то начинаешь искать для него лицо.

– Эухенио говорит, что тени украли у него записную книжку.