Сшитое сердце

– На юг, – ответила моя мать, укладывая все еще спящую Мартирио в постель, приготовленную для нее анархистами.

– Мне нужно знамя, – прошептал ей на ухо Сальвадор.

– Я должна идти дальше, – ответила ему моя сбившаяся с пути мать.

– Вышей для меня знамя, – взяв ее за руку, настаивал Сальвадор.

И тут Мартирио тихо вскрикнула – очень похожий крик Фраскита слышала в пещере, служившей спальней каталонцу. Девочка пробуждалась.

Знамя

Что именно произошло между моей матерью и ее творением, этим заштопанным ее руками каталонским анархистом, человеком со сшитым лицом, которого она, похоже, из прихоти наделила чертами любовника, брошенного вместе с его оливами по ту сторону гор?

Анита-сказительница так больше ничего и не открыла. Другие мои сестры говорили, что не знают, а я не хочу ничего выдумывать. О моей матери много всякого рассказывали, но об этом все молчали. И это молчание нам нравится. Это молчание и сопровождающая его тайна.

Фраскита осталась рядом с каталонцем на два месяца – столько времени ей понадобилось, чтобы вышить для него знамя. Наверное, оставалась бы и дольше, если бы не вмешалась революция. Наверное, не будь у Сальвадора другой возлюбленной, мы не оказались бы в нынешних краях.

Анархист бросил в маленькой пещере все, что у него было. Письменный прибор и гитара – единственное, что ему удалось сберечь с юности, предметы, доставшиеся ему от отца, – были безвозвратно утрачены. Но чаще всего он с нежностью вспоминал юного Мануэля, который, по слухам, купил свободу ценой головы своего наставника.

Моя мать в пещерах не оставила ничего. Неистощимые катушки ниток, иголки, булавки и маленькие ножницы с тонкой резьбой были плотно уложены в оливковой сумке, которую она ни днем ни ночью не снимала с плеча. Подаренный Сальвадором кошелек она сразу же привязала под юбками, и он по-прежнему бился о ее ногу, иногда, если узел слегка ослабевал, сопровождая ее шаги легким звоном. Осталась с ней и тележка, куда анархисты усадили ее – негнущуюся, все в том же подвенечном платье, усеянном матерчатыми цветами, перепачканном кровью.

Она согласилась следовать за Сальвадором до тех пор, пока не вышьет для него знамя – символ революции, с которой он повенчался. Это знамя должно было послужить ему постелью в брачную ночь. Она и не знала, что вышивала приданое для этого нагого человека.

Она не спешила. На полученное от Сальвадора льняное полотно – краденую простыню, на которой, согласно легенде, покоилась монаршая особа, проездом оказавшись в этих местах, – она нашивала лоскуты других тканей, оторванные во время грабежей в гасиендах или собранные с трупов анархистов. Каждый раз сражения уносили жизнь одного или двух товарищей Сальвадора, и у него вошло в обычай отдавать швее клочок одежды павшего, реликвию, которую Фраскита покрывала вышивкой, а затем прилаживала к знамени.

Анархисты смастерили для нее пяльцы, которые разбирали и собирали всякий раз, как отряд перебирался на новое место.

Знамя Сальвадора и женщина, неустанно над ним трудившаяся, внушали всем религиозное благоговение.

Ни разу она не распорола сшитого накануне, чтобы подольше оставаться рядом с ним. Не спешила она, потому что ее творение должно было стать таким же совершенным, как любовь, которую Сальвадор питал к своей революции, как лицо этого человека и как его надежда.

Лоскутное совершенство.

Она радовалась покою, но знала, что это ненадолго и что таинственная рука трудится вместе с ее собственной над заколдованным знаменем.

А дети жили своей жизнью во временных лагерях. Смерть людоеда избавила их от постоянного присмотра матери и от ее страхов. Они бродили где вздумается, и все пятеро ценили только что обретенную свободу. Педро и Анхела учились драться, Анита читала Бакунина и слушала рассказы мятежников, Клара упивалась осенним светом, а Мартирио ухаживала за могилами. За время своего пребывания среди мертвых она еще больше с ними освоилась.

Никто уже не говорил о том, чтобы двигаться дальше на юг.

Но однажды утром Фраскита принесла тщательно сложенное знамя человеку, который его у нее попросил.

– Твое знамя готово, – сказала она, протянув ему свое творение.

Сальвадор с помощью Квинса расстелил знамя на земле.

От загадочного узора исходило ощущение гармонии и всеохватности. Никакого реализма, но мозаика тканей, уложенная пальцами художницы, создавала новый и совершенно цельный мир.

Воодушевление, исходившее от картины, было заразительным. Глядя на нее, хотелось вдыхать этот мир, зачерпывать пригоршнями, впитывать всеми чувствами, проживать каждое его мгновение. От картины исходили сила, радость, страсть, она была идеальна. Роскошные насыщенные краски сияли под осенним солнцем. Все было вышито на этом полотне: надежда, будущее, война, мир, люди, мужчины и женщины, и все это держалось вместе, соединенное в незапамятные времена. Революция, вышитая на ткани, указывала дорогу к новому золотому веку.

Но в самом центре знамени зияло пустое пространство – загадка, ключа к которой не было и у самой Фраскиты.