СССР: от сталинского восстановления к горбачевской перестройке. Вторая половина 1940-х – первая половина 1980-х гг.

Позднее Горбачев напишет: «К Женевской встрече мы подходили с реалистических позиций, не рассчитывая на крупные договоренности, надеялись заложить предпосылки для серьезного диалога. Было немаловажно, чтобы руководители сверхдержав „присмотрелись“ друг к другу, поделились взглядами на сегодняшний мир и роль своих стран, подумали, что можно предпринять для ослабления враждебности и налаживания сотрудничества. Как мне стало известно позднее, американцы хотели определиться, насколько права госпожа Тэтчер, расхваливая Горбачева, тот ли он человек, „с которым можно иметь дело“. Думаю, что это главное, что их интересовало. Вполне понятная задача для первой встречи»[1983].

Горбачев знал, что не имеет права упустить женевский шанс. Слишком многое было поставлено на карту: ведь от того, как пойдет разговор, завяжутся ли между двумя лидерами личные, а не только протокольные отношения, разглядит ли в нем американский президент возможного партнера, зависели в немалой степени перспективы его Перестройки[1984].

Горбачеву удалось произвести на Рейгана положительное впечатление, о чем тот написал следующее: «В общем, в Горбачеве было что-то притягательное. В его глазах и манерах чувствовалось тепло, а не холодность, граничащая с неприязнью, которую я наблюдал у большинства советских руководителей, с которыми до сих пор встречался». Рейган даже пришел к выводу, что во время ознакомительной встречи, продолжавшейся более часа, вместо планировавшихся 15 минут, «нам удалось растопить лед»[1985]. По итогам этой первой личной встречи, состоявшейся в первой половине дня 19 ноября, Горбачев о своем собеседнике высказывался в узком кругу явно нелестно: «В политическом планеэто не просто консерватор, а „динозавр“»[1986].

Совершенно новым на встрече Горбачева и Рейгана было то, что впервые два лидера стали разговаривать «тет-а-тет», правда, не без помощи переводчиков. Раньше на советско-американских встречах этого не было. «Поначалу это был скорее диспут „коммуниста № 1“ с „империалистом № 1“, чем деловой диалог руководителей двух самых мощных государств, — вспоминает Горбачев. Я как мог, отбивался от обвинений в нарушении прав человека, хотя не всегда был уверен в своей правоте. Он, в свою очередь, отвергал мои оценки роли ВПК в США, в существовании мощной пропагандистской машины, ведущей подрывную работу против СССР. И уже мы оба с жаром возлагали друг на друга ответственность за сумасшедшую гонку вооружений, поставившую мир на грань катастрофы»[1987].

Американская делегация выдвинула проблему прав человека в качестве одной из главных на этой встрече. В этом ничего удивительного не было. Этот вопрос американцами выдвигался практически всегда, причем на разных уровнях. В советско-американских отношениях он был чрезвычайно политизирован. Стороны не слышали друг друга. Рейган так передает содержание их беседы на эту тему: «Он (Горбачев — М. П.) не комментировал мои замечания, а пустился в критические рассуждения, утверждая в сущности, что нечего мне обсуждать права человека в Советском Союзе, потому что американцы живут в более худших условиях, чем советские граждане. Он процитировал высказывание одной из наших наиболее экстремистски настроенных феминисток, утверждавшей, что американские женщины буквально смешаны с грязью, и доказывающей, что мы обращаемся с неграми как с рабами. „Основополагающее право человека, — сказал он, — это право на труд. В Советском Союзе у каждого есть работа, что нельзя сказать о Соединенных Штатах“[1988].

Обращает на себя внимание тот факт, что оба лидера социальную действительность воспринимали в черно-белом цвете, не стремясь вникнуть в то, что во второй половине XX века произошли огромные изменения и в СССР и США. Дискуссия между обоими лидерами проходила по такому принципу: „он стоял на своем, а я на своем“[1989].

От идеологических дискуссий в первый же день лидеры перешли к центральной теме переговоров — проблеме стратегических вооружений и СОИ. Рейган предложил 50-ти процентное сокращение стратегических наступательных сил, а также заключение промежуточного соглашения по сокращению ядерных ракет средней дальности в Европе, имея ввиду их конечную ликвидацию. С этими предложениями Горбачев согласился. Он позднее так изложил позицию американской делегации: „рассчитывал первым огласить заготовки, чтобы, так сказать, навязать нам свою игру. Была развернута аргументация в пользу решительного сокращения наступательных вооружений и одновременного перехода к оборонительным системам“[1990].

Для того, чтобы Горбачев лояльно начал относиться к СОИ, Рейган объявил политику „открытых лабораторий“, США „откроют свои лаборатории перед Советами“[1991]. Но Генсек на том этапе занимал жесткую бескопромиссную в этом вопросе позицию. „Что это… прием, имеющий целью сделать СССР сговорчивым на переговорах, или все-таки не слишком ловкая попытка успокоить нас, а самим довести до конца безумную идею — создать щит, позволяющий безбоязненно нанести первый удар“[1992].