Стая воспоминаний

На платформе в Ждановичах он огляделся, чуть ли не с закинутой головой созерцая верхушки сосен, где снег задержался всего лишь комочками, подобием странных белых гнезд, затем достал театральный билет с начертанными геометрическими фигурами на нем и тут услышал бодрый, с южным деланным акцентом голосок продавца, который всхлопывал в ладоши и показывал на составленные этажеркой прямо на открытом воздухе ящики с виноградом, сизым и как будто закоченевшим:

— Та-кой виноград! Поешь — весь день будешь пахнуть вином!

План на театральном билете вел его через лес, потом мимо высоких стен заборов, потом улочками поселка, такого тихого, заброшенного, обезлюдевшего, что и не верилось, будто совсем недалеко отсюда город. Приходилось то и дело вынимать бумажный клочок и, держа его в ладони, подобно компасу, выверять дорогу — и так все время, пока не вышел к маленькому, игрушечному домику.

На крыльце не было видно никаких следов, и Юра, нерешительно поднявшись по заснеженным ступенькам, покашлял, тоже нерешительно. И как затем ни стучал в дверь, как ни звал в голос хозяина теремка, все было напрасно.

«Пошел отдыхать» — вспомнил он слова старой женщины и тут же догадался, что Курлович наверняка не из тех людей, которые говорят и понимают все буквально. Для тщедушного человека с густым, громовым голосом отдыхать значило работать на заводе, быть среди людей, а не в постылой комнате, где за стеклом перевернутая фотография. И верно: почему вдруг не взбрело Курловичу пойти отдыхать от упорных, надсаживающих сердце мыслей туда, где поневоле придется думать о другом? И почему он, Юра, такой несообразительный? «У, дуб, дуб!» — ругал он себя, выбираясь на улочку, оскальзываясь на серых своих следах, поспешая на станцию и не обращая внимания на то, что распахнулся на шее и стал выползать, подобно мохнатому сонному существу, его шарфик.

Он загадал лишь, что белолицый продавец, подделывавшийся под южанина, вновь ломаной речью зазовет взглянуть хотя бы на та-кой виноград.

И точно: довелось услышать вновь смешные слова, которые не показались смешными на этот раз, потому что произнес их уже Соколя.

— Поешь — весь день будешь пахнуть вином! — вполголоса бормотнул Соколя, оглядываясь на продавца и подмигивая тому, и щедро протянул большой открытый пакет, в котором словно бы что-то бурлило — зеленое и сизоватое.

Услышав это от неистощимого весельчака Соколи, Юра почувствовал удовлетворение от того, что все-таки не застал Соколю дома, что еще несколько минут назад, покинув заснеженное крыльцо игрушечного некрашеного домика и направившись по Соколиному адресу, он не застал Соколю, не обнаружил никаких следов и там, на широком крыльце, над которым свисал фонарь в старинном стиле, и вот случайно столкнулся с ним здесь, на платформе.

Уж лучше бы не встречаться в эту минуту! Потому что вмиг Соколя стал каким-то иным для него, не таким интересным, как прежде. И все, что Юре прежде казалось тайным, нераспознанным: и ключи от многих помещений, и непрестанное веселье Соколи, и умение Соколи держаться на равных с пожилыми врачами… — все это вдруг утратило свою значительность. А все потому, что Соколя повторил чужие слова как свои.

Некоторое время они стояли друг против друга чужаками, и Юра уже наглее, с некоторым разочарованием посматривал на своего собрата, живое лицо которого менялось под личиной радости, а потом недовольства, а потом требовательного нетерпения.

— Идем-ка, идем! — примиренно сказал Соколя, цепко подхватывая его под руку, отчего тяжелый пакет в другой руке наклонился, из него пышно глянуло то сизоватое, зеленое, фиолетовое, что будто бы бурлило в пакете и что показалось теперь гроздьями сирени.

Да тут зазвенели провода над путями, стала близиться неслышная электричка, и Юра ловко высвободился:

— Прости, Соколя, бегу на поезд! — и побежал по платформе.

Теплый вагон оказался совсем пустым — хоть закрывай глаза от ломкой белизны откосов. И он действительно ехал с закрытыми глазами, испытывая облегчение и одновременно стыд от того, что расстался с Соколей. «Да поймет Соколя. А не поймет — назовет чудаком. Только что это мне так не понравилось в нем? Ах, да, чужие слова!»

«А все-таки, куда я и зачем?» — спросил он у себя уже в городе, на Партизанском проспекте, когда вновь оказался в знакомой прихожей, где почувствовал присутствие еще одного человека — может быть, той самой женщины, которая оставила когда-то на фотографии свои слова. Вроде что-то звякнуло, а затем прошелестело на невидной отсюда, из прихожей, цветной кухне. Значит, кто-то был! Потому что бабуля, открывшая ему дверь, вновь поднесла корявую руку к глазам и сморщилась.

Ну, ладно. Как он и предполагал, Курловича надо было искать на автомобильном заводе. А это опять же садиться в троллейбус, где только и разговоры о первом снеге, и ехать все по тому же Партизанскому.