Стая воспоминаний

Да это уже и не дорога, всего несколько остановок, и вскоре открылась взгляду примыкающая к конторским зданиям завода площадь, обсаженная такими старыми тополями и так густо, что старенькие дома из красного кирпича казались надежно спрятанными от взгляда.

Он себе положил, стоя в проходной у вахтера: если окажется Курлович на заводе, то не добиваться к нему, а может, даже уйти тут же, но перед этим попросить его выйти, как говорится, на пару слов.

И вот же разъезжал он, тратил время в поисках пациента, строил при этом всякие предположения, ко всему обязывал себя готовым быть, даже к тому, что Курловича не окажется ни на даче, ни дома, а вот почему-то вовсе не ждал вести, показавшейся чудовищной: да, Курлович был, но ему стало плохо, и его увезли в больницу, в клинический городок на Партизанском.

— Да что вы?! — тихонько, с ужасом спросил Юра, выхватывая у вахтера потную трубку.

И уже вконец омраченный, наверняка с убитым видом, ехал туда, в больницу, в свой клинический городок. «Тоны его мне сразу не понравились, — постыло думал он. — Да что же он сам, этот Курлович? Да ведь ему лежать приказали! Да ведь ему Игнат Гаврилович приказал!»

И ехал, а затем шел к клиническому городку. Не строил никаких планов встречи с Курловичем, поскольку это было излишним и невозможным, а просто хотел убедиться в том, что Курлович и вправду где-нибудь в палате, — хотя ради чего, ради чего? Зная, что обязательно придется столкнуться с кем-нибудь из «Скорой» и отвечать, зачем он здесь и почему не дома, Юра мысленно уже твердил — зачем и почему. Мы медики, мысленно отвечал, мы Красный Крест. Мы, наверное, очень связаны с каждым человеком. Тут самая цепкая, самая откровенная связь. Когда я у постели больного, думал он, я так чувствую, что от меня зависит его жизнь. Хотя это и не всегда так. Но я вижу страдание — и я готов на все. Я сам становлюсь… ну, сказать это трудно… становлюсь сильнее, что ли. Да-да! Вот как меня возвышают эти моменты.

В приемном покое терапевтического отделения, едва не просунув голову в запечатанное фанерой окошко, в эту брешь в стене, Юра узнал за столиком знакомое ему лицо с темными смышлеными глазами, смутился, обернулся назад, хотя никто его не отталкивал, а когда вновь посмотрел, у нее, у Шуры, тоже покраснели щеки. Помнится, Шура у них в «Скорой» пробыла на работе всего два дня, а потом ее перевели куда-то, и Юра все хотел разузнать о ней у Соколи, но откладывал, надеясь когда-нибудь увидеть эти смышленые глаза, эти русые волосы, остановиться и бесстрашно затеять разговор. «Здрасте, здрасте! Вы помните?» И оттого, что она теперь наверняка вспомнила его, и вспомнила, быть может, те два дня в «Скорой», когда он, Юра, то и дело пытался присесть рядом с ней, обнять, как бы шутя, да мешали бесконечные звонки к выезды, — оттого и она как будто смутилась, ее лицо стало от неожиданного румянца другим, приобрело рассеянный вид. И как-то само собою случилось так, что он слишком панически стал говорить о Курловиче, спрашивать, в каком состоянии он, а она по-своему поняла его, предложила халат и назвала номер палаты.

Шагая по коридору, одергивая на себе чужой куцый халат, Юра в горячке какой-то искал те слова, которые скажет Шуре потом, через несколько минут, и которые окажутся очень умными, немного ироничными и все же замысловатыми. Он думал о том, что скажет ей вот что… Нет, не это, а другое, хотя и то, и другое тоже пригодится, не выронить бы из памяти, а скажет ей поначалу так… И он почти заставлял себя думать остро, подстегивал свой ум, отвергал одно и находил иное, еще более изящное в своей изощренной остроте, — сроду не замечал за собой подобного!

Впереди осторожно вышагивали две женщины, определенно врачи — в белых шапочках, с какими-то громоздкими пакетами в руках. Юра попытался их обогнать, чтобы раньше их оказаться в одиннадцатой палате, но вдруг узнал в одной из них Татьяну Алексеевну и замедлил шаг. Татьяна Алексеевна, как и некоторые из «Скорой», по совместительству работала и в клинике.

Невольно он слышал разговор о простом, обыденном — о том, что весь город завален чудесным виноградом, равно как и первым снегом. И он догадался, что у них в пакетах крупные, как будто бурлящие гроздья. Тем более что повеяло таким южным, райским, винным запахом! Не был в новинку этот обыденный разговор женщин, снимающий высокое напряжение дня, и если вспомнить, то и на дежурстве в «Скорой» все они — Игнат Гаврилович, Татьяна Алексеевна, находчивый Соколя — говорили перед своими боевыми выездами о том же, что и весь город: о снеге с неба, о винограде из все еще теплых краев.

Врачи миновали одиннадцатую палату, а Юра проскользнул в тихие недра ее, и когда остановил свой взгляд на койке у окна, то почувствовал, что Курлович узнал его, и оба они переглянулись грустно.

Хромой танцор

© Издательство «Советский писатель», «Трава окраин», 1981.