Сталь Императора

— Страны, которым наносились сильные удары, показывали живучесть только тогда, когда брались с большой энергией и охотой за дело своего обновления. Любая остановка здесь кажется мне даже опасной. Опасна она потому, что в свойстве нашего русского характера есть известного рода наклонность к промедлению. Никаких пышных фраз я произносить и не желаю, но в данную минуту мне припоминаются слова, сказанные создателем русского флота, все тем же Петром Великим, при котором впервые застучал топор русского строителя на русских верфях. «Промедление времени — смерти безвозвратной подобно». (**) Что же касаемо решительности и жестокости…

Столыпин остановился на секунду, задумавшись над второй частью предложения императора о самых решительных действиях в случае сопротивления, затем вздохнул и уже твёрдо продолжил:

— Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Нет законодательства, которое не давало бы права правительству приостанавливать течение закона, когда государственный организм потрясен до корней; которое не давало бы ему полномочия приостанавливать все нормы права. Это состояние необходимой обороны; оно доводило государство не только до усиленных репрессий, не только до применения репрессий к различным лицам и к различным категориям людей, — оно доводило государство до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения. Бывают роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества.

— Ну что ж, — император удовлетворенно кивнул, — в ваших словах я не услышал главного — слова «нет». Значит можем попробовать тащить этот воз вместе. Хочу сразу предупредить — попутчик я беспокойный. Состояние со мной нажить трудно, а вот неприятности — проще простого. Не пугает?

Столыпин улыбнулся и ответил уже более раскрепощенно:

— Я отдаю себе отчет, насколько трудную минуту мы переживаем. Но если в настоящее время не сделать над собой усилия, не забыть о личном благосостоянии и встать малодушно на путь государственных утрат, то, конечно, мы лишим себя права называть русский народ народом великим и сильным.

— Я вас понял, Пётр Аркадьевич, — пристально глядя в глаза Столыпину, император чуть коснулся мундштуком пуговицы на его мундире, — и одобряю вашу самоотверженность. Поэтому предлагаю к работе приступить немедленно. Осталось только спросить Александра Николаевича — как он смотрит на более тесное сотрудничество с центральными органами государства в статусе министра кооперации?

Балакшин, следивший до этого за разговором, как болельщик за партией в теннис, переводя взгляд с одного говорящего на другого, от неожиданности вздрогнул и поперхнулся горячим чаем. Успешно его распробовав, он признал его годным к употреблению и поглощал с сибирским энтузиазмом.

— Простите, Ваше Величество… кхе… извините… заслушался-засмотрелся… кхм…ума не приложу, какую пользу могу принести я, когда обсуждаются вещи, считай, планетарного масштаба…

— Вот это — вертикаль власти, — император подобрал со стола механический карандаш российской фабрики Карнац. — Попробуйте поставить его на идеально ровную поверхность, на твердый стол. Не получится!

Для наглядности монарх несколько раз попытался безуспешно зафиксировать карандаш в вертикальном положении.

— А теперь смотрите сюда, — карандаш воткнулся в горшок с фикусом. — Видите, какие чудеса делает твердая опора на родную землю? Проникновение, так сказать, в глубины почвенничества. Если серьезно — любая вертикаль власти будет устойчива, когда она опирается на низовые сетевые структуры, густо укрывающие Отечество своими ячейками, связанными и спаянными наподобие медовых сот. Исторически на Руси такой сетью были копы или общины. Огромные русские просторы обессмысливали централизованный контроль и управление. Столица беспокоила провинции редко, да и защиту могла предоставить далеко не всегда. Но когда центральная власть ослабевала, именно общины, связанные хозяйственными, религиозными и семейными узами, не давали рассыпаться единому государственному организму на части, невидимыми обручами стягивали русские земли, распространяя своё влияние так далеко за их пределы, насколько добирались ходоки-странники. В ваших артелях и кооперативах мне видится развитие идей той самой общины на новом, индустриальном уровне. Ведь даже самое надёжное и красивое судно требует ремонта. А традиционная сельская община сегодня болеет всеми старческими болезнями, не так ли, Петр Аркадьевич?