Стален

Тридцать с лишним лет он служил на Черноморском флоте, воевал, стал лауреатом Государственной премии СССР «по закрытой тематике», но самым памятным событием в его жизни была встреча с Хрущевым.

Адмирал хорошо помнил вспыльчивого премьера, бумаги, которые тот швырнул в лицо военным, помнил растерянных мужчин в дорогих пальто, ползавших на карачках по пирсу и собиравших секретные документы, и прием в честь высокого гостя на флагманском корабле от имени командующего флотом…

– Я – чумазый воронежский слесаренок из нищей семьи мастеровых, вырос под паровозом, по комсомольской путевке попал на флот, где меня научили блюсти чистоту, говорить по-английски и пользоваться кувертом. Флотский офицер – это же кованый гвоздь бытия! А тут передо мной за столом – глава великой державы, который хряпает водку рюмка за рюмкой, хватает квашеную капусту щепотью, чавкает, рыгает и вытирает руки о скатерть! О скатерть! Свинья… Только свинья может отдать русский Крым Украине, как будто это щепоть квашенины!..

– Повесть, – оценила Фрина адмирала, когда тот ушел, – автобиографическая повесть небольшого объема. Детство, отрочество, юность, казематы, война, никаких глубин и высот… с такой статью он, наверное, был любимцем женщин… но вот уперся в Крым и ничего слышать не хочет…

– Первая любовь, – сказал я. – Из расстрельного списка да в рай земной…

– Крым, наверное, вообще – первая любовь России, но я-то думала о книге…

Тогда я был настоящим провинциалом, никогда не видевшим живьем ни диссидентов, ни монахинь, ни велоэквилибристов, и слушал этих людей разинув рот.

Я упивался размышлениями вслух немолодых экономистов, считавших, что в России незачем изобретать велосипед – достаточно скопировать и внедрить готовые западные модели, чтобы невидимая рука рынка привела нас к лучшей жизни. Западная модель развития была воспринята этими людьми как религиозное учение, тайное знание, позволяющее уничтожать любое знание противников.

У них был рецепт достижения всеобщего счастья – нужно было сделать население нищим, чтобы обесценить рабочую силу, и наши не очень хорошие товары получили бы конкурентоспособность благодаря дешевизне, сконцентрировать ресурсы в руках немногих, чтобы эти немногие могли конкурировать на международном рынке, уничтожить профсоюзы…

– А если начнутся дикие протесты, появятся радикалы?

– А что, у нас нет пулеметов?

Они шутили о новом Светлом граде на Капитолийском холме, иронически называли себя «лакеями небожителей», идеалистами, для которых ценности их общества находятся за пределами их общества, но всякий раз завершали эти шутки фразой: «Иного не дано».

Только что я был свободным человеком, как вдруг меня снова пытались лишить всякого выбора…

Я вспомнил о них через десять лет, когда моя подруга, оставшаяся в девяностых сиротой и прошедшая через ад, как-то сказала: «Понимаю, что такова природа истории, но страшно тяжело не знать, не иметь этого в непосредственном опыте, сознавать, что все, что тогда определило твою жизнь, произошло за тысячи километров от тебя, без твоего участия, согласия, одобрения, даже без понимания. Знать, какую цену ты заплатил, и не знать, за что, – страшнее этого, наверное, нет ничего в жизни…»

Глава 15, в которой говорится о русском трикстере, опасной кукле и загадочном старике с необыкновенно длинными пальцами

9 декабря, в понедельник, раздался звонок, который изменил нашу жизнь.

День этот запомнился потому, что накануне, 8 декабря 1991 года, Борис Ельцин, Геннадий Бурбулис от имени России, Станислав Шушкевич, Вячеслав Кебич от имени Белоруссии, Леонид Кравчук и Витольд Фокин от имени Украины подписали соглашение о ликвидации СССР.

Это произошло на хуторе Вискули в Беловежской Пуще, недалеко от границы с Польшей, куда, как писали потом в газетах, заговорщики могли сбежать, если бы Горбачев приказал их арестовать за государственную измену.

Об этом у Фрины говорили мало.

Советский Союз к тому времени фактически перестал существовать, поэтому Беловежское соглашение казалось пустой формальностью, еще одной констатацией существующего и постоянно меняющегося положения вещей. А многие радовались унижению ненавистного Горбачева: «Завалили Мишку в Беловежской Пуще».

Помню, тем вечером за столом в гостиной Иван Семенов-Горский, старый диссидент, сидевший при Сталине, Хрущеве, Брежневе и Андропове, сказал примерно следующее: