Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Характерно для того времени и для Сталина, что, будучи отлично известной личностью для закавказской и особенно для бакинской полиции, он, много раз арестовываемый, никогда не был судим. Для революционера-подпольщика умение конспирировать и избегать судимости считалось хорошим качеством.

В Закавказье, ввиду специфической деятельности, большевики конспирировали больше, чем даже эсеры, и давали большой процент всевозможных шантажистов, провокаторов и предателей. Проваливали не только свои, но и чужие организации. Меньшевики боялись большевиков больше, чем полиции. Их вспышкопускательские выступления носили обычно авантюрный характер.

Видных фигур в литературном, политическом и общественном отношении большевики в Закавказье не имели. Джугашвили, Шаумян, Джапаридзе, Махарадзе – вот и все. Из них только Алеша Джапаридзе как работник по профессиональному рабочему движению был до некоторой степени известен и популярен. Головой и душой активных закавказских большевиков был всегда Коба. […]

Я был еще совсем молодым, когда в 1908 году бакинское жандармское управление посадило меня в бакинскую Баиловскую тюрьму. В общей сложности с крепостным заключением по суду и в порядке административной охраны я без перерыва просидел в этой тюрьме 3 года и 6 месяцев и затем был выслан в Астрахань, а потом в Нарымский край. […]

[Политические имели свою отдельную хозяйственную коммуну, в приемочной комиссии в нее был автор, который не хотел принимать неизвестного ему Кобу] Однажды в камере большевиков появился новичок без ведома приемочной комиссии. […]

[…] в перекинутом через плечо башлыке, всегда с книжкой. Выше среднего роста, с медленной кошачьей походкой, худой, с испорченным оспой, заостренным лицом и тонким острым носом, с узкими глазами и узким слегка вдавленным лбом. Малоразговорчивый и на первый взгляд малообщительный.

В то время, как политики старались не общаться с уголовными и особенно преследовали за это молодых, Кобу можно было всегда видеть в обществе головорезов, политических шантажистов, среди грабителей – маузеристов. С ними он был свой «кочи». Ему всегда импонировали люди реального «дела». […] С ним в камере сидели фальшивомонетчики по делу о закавказских пятьсотрублевках [Сакварелидзе, брат известного грузинского схивиста Нико Сакварелидзе, бывшего тогда большевиком и сидевшего в той же камере].

[Раз в неделю готовился кавказский мясной соус, и раздавальщик умел раздавать кому мясо, кому пустой соус или картофель. Коба всегда получал мясо и добавку] Я ясно помню и сейчас еженедельно повторявшуюся картинку: котел с остатками соуса […] и лицо Кобы, тянущееся к котлу и его вечное: «Староста, мне, пожалуйста, побольше мяса».

Верещак С. Сталин в тюрьме (Воспоминания политического заключенного) //Дни. 1928. 22 января. С. 2^[289].

№ 6

Семен Верещак:

Внешность Кобы и его полемическая грубость делали его выступления всегда неприятными. Его речи были лишены остроумия и носили форму сухого изложения. Но, что поражало всегда, это его механизированная память. Глядя на неразвитый лоб и маленькую голову, казалось, что если ее проткнуть, то из нее, как из газового резервуара, с шумом вылетит весь капитал Карла Маркса. […]

Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На непросвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл, как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма». Его же исключительная беспринципность и практическая хитрость делали его тактическим руководителем. Как марксист, он тем не менее оказывался слабым в вопросах марксистского ревизионизма. Этих вопросов он, в силу малоразвитости, попросту избегал или в принципе их для себя отвергал. Отсюда его совершенно особенная ненависть к меньшевизму. […]

Коба крепко спал или спокойно зубрил эсперанто [он находил, что эсперанто – это будущий язык интернационала], когда вся тюрьма нервно переживала очередную ночную казнь. […]

Когда в 1909 году на первый день Пасхи 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы, под ударами прикладов, с книжкой в руках. И когда началась стихийная обструкция, Коба парашей высаживал двери своей камеры, не смотря на угрозы штыком.

[В тюремном коридоре все арестанты страшно избивали молодого грузина как провокатора, слух о провокаторстве пустил Коба; в другой раз большевик Митька Грек зарезал только что привезенного в тюрьму рабочего, тоже потому что Коба объявил того провокатором]

В организации фальшивомонетчиков, сбывавших фальшивые пятьсот-рублевки, в громких ограблениях казначейских касс чувствовалась рука Кобы. Но никогда он по этим делам в судебном порядке не привлекался, хотя фальшивомонетчики и эксисты сидели вместе с ним. При этом он самым наглым образом громил эсеров за их террористическую и экспроприаторскую деятельность. […]