Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Главным корреспондентом обоих ссыльных в Петербурге выступал все тот же Малиновский. 27 сентября ему написал Свердлов, рассказал, что у него неделю гостил и только что уехал Васька, и дал адрес для пересылки денег «для меня или Васьки», которые Малиновскому могут вскорости прислать (см. док. 10). Отметим это «мы», «нам» и общее ощущение доброго согласия между Свердловым и Кобой.

В середине ноября 1913 г. в Департаменте полиции получили сведения (снова, разумеется, от Малиновского) об очередном совещании у Ленина 20 октября/1 ноября, в котором участвовали Ленин, Малиновский, Петровский, Григорий (Зиновьев) и кооптированный Берг (Шотман). Дело о побеге Андрея и Кобы считалось решенным, постановили изыскать на него денег, хотя бы 100 рублей, причем постараться получить их от думской фракции. Подполковник Мартынов 17 ноября известил об этом Департамент полиции^[726]. Судя по карандашным пометам на донесении, в департаменте почему-то затруднились с ходу определить, кто такой Андрей, хотя принадлежность клички Коба сомнений не вызвала. О том, что готовится побег Джугашвили, из департамента уведомили Енисейское ГЖУ 19 ноября (см. док. 11), аналогичное сообщение насчет Свердлова датировано 22 ноября^[727]. Между тем 9 ноября из Енисейского ГЖУ отписали туруханскому приставу И. И. Кибирову^[728]: для предупреждения побега ему предложили перевести обоих поднадзорных в село Монастырское, где они будут на виду. Пристав отозвался, что в Монастырском нет свободных квартир, надзор за Свердловым и Джугашвили усилен, а «побеги могут быть только летом, но зимним путем невозможны», тем более в крае теперь есть телеграфное сообщение и, значит, возможность быстрого оповещения о розыске^[729]. В отличие от пристава местные жандармы отнеслись к проблеме более серьезно. Заведующий Енисейским розыскным пунктом ротмистр В. Ф. Железняков нарочно ездил в Красноярск к губернатору, постановили для предупреждения побега выселить Свердлова и Джугашвили на дальний станок, где не было бы других ссыльных (успешные побеги осуществлялись обычно с помощью остающихся на месте товарищей), и специально назначить смотреть за ними двоих надзирателей^[730]. Необходимость в последней мере объяснялась тем, что на дальних станках никаких представителей власти вовсе не было, так что, получалось, вместе с двумя революционерами ссылали заодно и пару стражников. Однако с исполнением этого решения почему-то мешкали, и до марта следующего года оба большевика оставались на прежних местах. Возможно, жандармы разделяли мнение пристава Кибирова о невозможности побега зимой.

Благодаря перлюстрации до нас дошли три письма, написанные Иосифом Джугашвили в ноябре и начале декабря 1913 г. Два из них весьма эмоциональные. В конце ноября он написал Малиновскому с несвойственными ему обычно интонациями, близкими к растерянности. «Неловко как-то писать, но приходится. Кажется никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами […] Нужно молоко, нужны дрова, но. деньги, нет денег, друг. Я не знаю как проведу зиму в таком состоянии». Он просил денег настойчиво, просил даже обратиться за помощью к Николаю Чхеидзе, писал о надежде получить от Зиновьева гонорар за переиздание статьи по национальному вопросу. Надежд на близкий побег письмо не выдает, наоборот: «Неужели мне суждено здесь прозябать 4 года?..» В конце Джугашвили уточнил, что «за все свое пребывание в Туруханской ссылке получил всего 44 р. из заграницы и 25 р. от Петровского. Больше я ничего не получал» (см. док. 12).

В сходном тоне написано и послание к Татьяне Славутинской, в доме которой в Петербурге Джугашвили жил осенью 1912 г. Судя по тексту письма, он уже однажды писал ей, просил прислать оставшееся в Петербурге свое белье. Теперь обратился к ней снова, письмо написано в три приема, начато оно было 10 ноября просьбой о деньгах, очень близкой к тому, что он писал Малиновскому («Как-то совестно писать, но что поделаешь, – нужда заставляет»), 12 ноября, продолжив письмо, Иосиф Джугашвили горячо благодарил корреспондентку за присланное тем временем белье, наконец, 20 ноября снова просил денег, рассказывал о «подозрительном кашле» и называл свое положение отчаянным (см. док. 13).

Это, несомненно, письма, свидетельствующие о крайней нужде. Довольно затруднительно задним числом подсчитывать чужие деньги, но Джугашвили все же получал казенное пособие 15 рублей в месяц. В самом ли деле этого было крайне мало по местным условиям? Он объяснял Малиновскому, что прожить зиму можно, сделав запасы, то есть закупив все припасы осенью, пока цены сравнительно невысоки. Очевидно, Коба утратил надежду на скорый побег. Неясно, как следует понимать настойчивые жалобы на скверный кашель – как сообщение о настоящей болезни или это снова намек на острое желание бежать из ссылки? Впоследствии из Курейки он ни о каком кашле не упоминал.