Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Параллельно с этим переполохом в конце февраля Енисейский розыскной пункт получил сообщение агента, что Джугашвили и Свердлов в самом деле собираются бежать летом, когда откроется навигация. Решено было наконец перевести их на станок севернее Монастырского (см. док. 27). В середине марта 1914 г. оба они были водворены на станок Курейка в сопровождении двух стражников, при Сталине состоял Лалетин. Точная дата приезда их в Курейку не известна. 13 марта Свердлов написал сестре еще из Селиванихи и известил ее о своем переводе на новое место. Свердлов просил прислать денег и предупредил, что Джугашвили из-за получения переводов лишили казенного пособия, так что «деньги необходимы мне и ему. Но на наше имя посылать нельзя» (см. док. 28). 16 марта Сталин подал прошение о возвращении ему изъятых еще в петербургском доме предварительного заключения часов, указав свой адрес уже в Курейке (см. док. 31), это прошение могло быть написано перед отъездом из Монастырского. Поводом к нему послужило доведенное до сведения ссыльного извещение из Петербургского дома предварительного заключения о том, что там остались его «черные открытые часы с черным шнурком и белье, а именно: 2 рубахи, 2 п[ары] кальсон, 1 полотенце и 1 носовой платок, для получения каковых вещей ему необходимо выслать 1 руб. 25 коп. на пересылку, или же, если он желает, то может поручить кому-нибудь из родственников или знакомых получить означенные вещи в конторе Дома». Если же от Джугашвили не последует просьбы, то часы будут проданы и на вырученные деньги ему вышлют белье^[748].

22 марта Свердлов уже рассказывал в письмах, как устроился на новом месте (см. док. 32). Здесь, как и в письме от 13 марта, Свердлов о себе и Джугашвили говорит «мы». По приезде в Курейку они поселились в одном доме.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы их отношения разладились. Уже 22 марта Свердлов в письме знакомой Л. И. Бессер заметил, что его товарищ по ссылке Джугашвили «парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни». Как явствует из этого письма Свердлова, со времени их переезда в Курейку почта туда еще ни разу не приходила, так что основы конфликта были, несомненно, заложены изнутри отношений. 27 мая Свердлов писал ей же, жалуясь на обстановку оторванности от мира: «Со мной тов[арищ]. Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах» (см. док. 39). 27 июня жене: «С своим тов[арищем] мы не сошлись „характером“ и почти не видимся, не ходим друг к другу» (см. док. 40). По воспоминаниям жителей Курейки, уже к Пасхе (которая в тот год была 6 апреля) они разошлись по разным квартирам. Наконец, после возвращения в Монастырское осенью 1914 г. Свердлов еще раз коснулся этого в письме жене: «Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Тов[арищ], с кот[орым] мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривали и не виделись» (см. док. 42). Практически это все, что мы знаем об их конфликте. Свердлов ничего не уточнял. Борис Иванов, один из туруханских ссыльных, в варианте своих воспоминаний, написанных после смерти Сталина, изложил ситуацию со слов Свердлова. Дело было в Монастырском, Спандарян и Швейцер через охотников узнали, что Сталин скоро приедет ненадолго. Свердлов держался в стороне и сказал зашедшему к нему Иванову, что «вот приедет товарищ из далекой от нас Курейки, а я не могу с ним встретиться и поговорить. Ведь сидит на этом жалком станке Курейка, как отшельник. По прибытии в ссылку я поселился в его хижине, но вскоре он не стал со мной разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны, и я тогда стал жить отдельно от него. Думал, что живя по отдельности, у нас восстановится дружба и общение, но этого не случилось. При встрече он перестал здороваться и вообще делал все, чтобы не встречаться. Вот сейчас он приезжает, а ко мне не зайдет». Иванов заметил, что Свердлов нервничал, говоря это, «глубоко переживал враждебное отношение Кобы к нему»^[749]. Примечательно, что и здесь Свердлов не дал никакого объяснения причин охлаждения и разрыва, позволяя собеседнику думать, что все дело в странном характере Кобы. Между тем наблюдавший его приезд Иванов в качестве главной его черты выделил то, что «Сталин по натуре своей человек очень веселый» и, оказавшись в доме Спандаряна, «всегда вносил оживление в эту обстановку своим смехом, шутками»^[750]. Спандаряна Иванов характеризовал как очень нервного, угнетенного, вспыльчивого и несдержанного. «Он до такой степени иногда выходил из себя, что, например, от злости от укуса комара летом даже рвал на себе одежду»^[751]. Кобу Спандарян обожал, и вслед за ним проникся неприязнью к Свердлову, отчего ссыльные в Монастырском оказались разделены на две враждебные партий^[752].