Сталин. Большая книга о нем

моем роскошном помещении. Был четверг 13 августа — этот день всегда был для меня «днем

Бленгейма». Я договорился, что в полдень нанесу визит Молотову в Кремле, чтобы разъяснить

ему полнее и яснее характер различных операций, которые мы имели в виду. При встрече я

сказал, что было бы вредно для общего дела, если бы вследствие взаимных обвинений из-за

отказа от операции «Следжхэммер» мы были бы вынуждены публично доказывать

нецелесообразность таких операций. Я разъяснил также более подробно политическое значение

операции «Торч» Он слушал вежливо, но ничего не говорил. Я предложил ему, чтобы моя

встреча со Сталиным состоялась в 10 часов этим вечером. Позднее, днем, мне сообщили, что

удобнее было бы устроить встречу в 11 часов вечера. Меня спросили, не захочу ли я взять с

собой Гарримана, поскольку речь будет идти о тех же вопросах, что и накануне вечером. Я

ответил «да» и сказал, что мне хотелось бы также взять с собой Кадогана, Брука, Уэйвелла и

Теддера, которые тем временем благополучно прибыли из Тегерана на русском самолете,

поскольку существовала опасность возникновения пожара на их самолете «Либерейтор».

Прежде чем покинуть эту изысканную строгую комнату дипломата, я повернулся к

Молотову и сказал: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово,

после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими

сторонами сразу». Молотов впервые перестал быть чопорным. «Сталин, — сказал он, — очень

мудрый человек. Вы можете быть уверены, что, какими бы ни были его доводы, он понимает

все. Я передам ему то, что вы сказали».

Все прибыли в Кремль в 11 часов вечера и были приняты только Сталиным и Молотовым,

при которых находился их переводчик. Затем начался крайне неприятный разговор. Сталин

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

237

передал политику документ. Когда он был переведен, Черчилль сказал, что ответит на него в

письменной форме и что Сталин должен понять, что англичане приняли решение относительно

курса, которому надо следовать, и упреки тщетны. После этого спорили почти два часа. За это

время он сказал очень много неприятных вещей, особенно о том, что Англия слишком боится

сражаться с немцами и что если бы англичане попытались это сделать, подобно русским, то они

убедились бы, что это не так уж плохо; что англичане нарушили наше обещание относительно

«Следжхэммера», не выполнили обещаний в отношении поставок России и посылали лишь

остатки после того, как взяли себе все, в чем нуждались. По-видимому, эти жалобы были

адресованы в такой же степени Соединенным Штатам, как и Англии.

Черчилль решительно отверг все утверждения Сталина, но без каких-либо колкостей. Он

пишет: «Мне кажется, он не привык к тому, чтобы ему неоднократно противоречили. Однако он

вовсе не рассердился и даже не был возбужден. Он повторил свое мнение, что англичане и

американцы смогли бы высадить шесть или восемь дивизий на Шербурском полуострове,

поскольку они обладают господством в воздухе. Он считал, что если бы английская армия так

же много сражалась с немцами, как русская армия, то она не боялась бы так сильно немцев.

Русские и, конечно, английская авиация показали, что немцев можно бить. Английская пехота

могла бы сделать то же самое при условии, если бы она действовала одновременно с русскими».

Тут Черчилль заявил, что согласен с замечаниями Сталина по поводу храбрости русской

армии. Предложение о высадке в Шербуре не учитывает существования Ла-Манша. Наконец

Сталин сказал, что нет смысла продолжать разговор на эту тему. Он вынужден принять

решение. Затем он отрывисто пригласил всех на обед в 8 часов следующего вечера.

Проследим далее за ходом воспоминаний британского премьер-министра: «Во время

одной из моих последних бесед со Сталиным я сказал: «Лорд Бивербрук сообщил мне, что во

время его поездки в Москву в октябре 1941 года вы спросили его: «Что имел в виду Черчилль,

когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?»

«Да, я действительно заявил это, — сказал я, — имея в виду телеграмму, которую я отправил

вам в апреле 1941 года». И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с

запозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: «Я

помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я

думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого». Во имя нашего общего

дела я удержался и не спросил, что произошло бы с нами всеми, если бы мы не выдержали

натиска, пока он предоставлял Гитлеру так много ценных материалов, времени и помощи.

Меня обижало многое, что говорилось на наших совещаниях. Я делал всяческие скидки

на то напряжение, которое испытывали советские руководители в условиях, когда они вели