Сталин и заговор генералов

Фрунзе «зиновьевским ставленником»¹. Последнее из суждений Бажанова подтверждается вполне достоверным свидетельством. В своем письме к Л.Каменеву 30 июля 1923 г. Г.Зиновьев возмущался стремлением Сталина к «единодержавию». «Прикрывать все эти свинства, — заявлял Зиновьев своему конфиденту, — я по крайней мере не намерен. Во всех платформах говорят о «тройке», считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав». Иными словами, Зиновьев считал, что следовало прислушаться к совету Ленина, выраженному в известном «Письме к съезду», о смещении Сталина с должности Генерального секретаря ЦК. «Но что меня удивило, — продолжал свои признания-размышления Зиновьев, — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же»^{908 909 910}. Таким образом, судя по суждениям Зиновьева, позиция Фрунзе в отношении Сталина, его «единодержавия и диктатуры», отставки с поста Генерального секретаря ЦК была сходной с зиновьев-ской. Это давало основания Сталину считать Фрунзе «зиновьевским ставленником», хотя на деле все было не столь однозначно. Позиция Фрунзе была сходной с зиновьевской, но не потому, что этот «революционный генерал» являлся «зиновьевским ставленником».

«Отношение к Фрунзе у нас было самое хорошее, хотя он довольно путался, — заметил как-то В.Молотов. — Помню, что он дружил с Иваном Никитичем Смирновым — это правая рука Троцкого. ...Пошел я как-то в гостиницу «Националь», — вспоминал Молотов, — к этому Смирнову. Прихожу — сидят Смирнов, Фрунзе, Аросев... Вот Фрунзе с этим Смирновым... Фрунзе был довольно запутанный человек. ...Фрунзе был хороший человек. Иногда он недостаточно учитывал сложность момента»'¹.

Некоторые примечательные штрихи к характеристике М.Фрунзе просматриваются и в хорошо «отцензуренных» воспоминаниях генерала М.Бонч-Бруевича. «Примерно в час дня в штаб прибыл Фрунзе, — вспоминал старый генерал. — Михаила Васильевича я видел впервые, и он сразу привлек меня своим открытым взглядом и обросшим курчавящейся бородой простым русским лицом. Командующего Туркестанским фронтом сопровождал конвой, почему-то одетый в ярко-красные шелковые рубахи при черных штанах. Эта наивная пышность никак не вязалась ни со скромными манерами Фрунзе, ни со всем его обликом профессионального революционера, и я отнес ее за счет необходимости хоть чем-нибудь удовлетворить восточную тягу к парадности и украшениям»¹.

Лица, близко знавшие Фрунзе, свидетельствуют, что «еще в детстве, когда его спросили, кем бы он хотел стать, сказал: «Генералом!»^{911 912}. Конечно, это была шутка, однако «старший брат Костя (тоже, разумеется, в шутку) иногда обращался к нему со словами «Ваше превосходительство»⁹¹³. Все это обнаруживает, несомненно, некоторый, порой полушутливый, оттенок тщеславия. Однако за легким налетом тщеславия некоторые мемуаристы просматривали и честолюбивые настроения Фрунзе.

Интерес к воинской славе у М.Фрунзе, по свидетельству окружающих, обнаружился еще с юности. Он рано проявлял внимание к биографиям выдающихся полководцев, их походам, сражениям. Он любил оружие, но вопреки устоявшимся и недостоверным слухам, кажется, ни разу не использовал его против людей, даже в боевых экстремальных ситуациях⁹¹⁴. Будто бы боялся убивать при наличии несомненной отваги, храбрости и готовности к самопожертвованию. И в последующие годы он проявлял особое пристрастие именно к военному делу и военным вопросам⁰. Это могло, в определенных обстоятельствах, стать предпосылкой к развитию воинского честолюбия.

«Старый революционер, видный командир Гражданской войны, Фрунзе был очень способным военным, — вспоминал бывший секретарь Сталина Б.Бажанов. — Человек очень замкнутый и осторожный, он произвел на меня впечатление игрока, который играет какую-то очень большую игру, но карт не показывает. На заседании Политбюро он говорил очень мало и был целиком занят военными вопросами»¹. Бажанов считал, «что Фрунзе видит для себя в будущем роль русского Бонапарта», добавляя, что «Сталин разделял мое ощущение»^{915 916}.

Разумеется, к воспоминаниям сталинского Секретаря-невоз-вращенца следует относиться осторожно. В ряде случаев в них обнаруживаются неточности — явное следствие попавших на страницы воспоминаний слухов, чужих, весьма субъективных мнений. И в данном случае, рассуждая о скрытом «бонапартизме» Фрунзе, Бажанов, очевидно, передавал сложившееся у Сталина и в околосталинеких кругах мнение, которое В.Молотов интерпретирует в несколько завуалированной форме: «В то время из военных он был, пожалуй, наиболее сильным»⁹¹⁷. Однако впечатление о Фрунзе как о «сильном» в военно-политическом отношении человеке, если сопоставить серию нескольких весьма существенных фактов из его военно-политической биографии, оказывается неоднозначным.