Сталин и заговор генералов

Опираясь на впечатления близко знавших Фрунзе людей, биограф отмечает, что «его соратников поражали необычайная для тех жестоких лет мягкость в общении, скромность, напоминающая порой застенчивость, врожденная корректность и сдержанность по отношению к подчиненным. Эстонского военного атташе покорили его простота и искренг яя любезность. Юная Г.И.Серебрякова навсегда запомнила его деновторимую приветливость, благодушие и доброту, но ощутила какое-то противоречие между ореолом этого немногословного и серьезного человека и его способностью оставаться «необыкновенно нежным семьянином, веселым и по-мальчишески шаловливым». Друзей пленяли в нем внутренняя правдивость и гармоничность, прямодушие и отрытость, естественность, доходившая почти до детской непосредственности, и легкость, с которой он шел навстречу опасности. И практически все, не сговариваясь, определяли основную особенность его личности одним понятием: обаяние¹.

Ф.Шаляпин, как бы мимоходом столкнувшийся с М. Фрунзе, вспоминал: «Я знал, что у Буденного я встречу еще одного военачальника, Фрунзе, про которого мне рассказывали, что при царском режиме он во время одной рабочей забастовки где-то в Харькове с колена расстреливал полицейских. Этим Фрунзе был в партии знаменит. Полемизируя с ним однажды по какому-то военному вопросу, Троцкий на партийном съезде иронически заметал, что «военный опыт тов. Фрунзе исчерпывается тем, что он застрелил одного полицейского пристава»... Я думал, что встречу человека с низким лбом, взъерошенными волосами, сросшимися бровями и с узко поставленными глазами. Так рисовался мне человек, с колена стреляющий в городовых. А встретал я в лице Фрунзе человека с мягкой русой бородкой и весьма романтическим лицом, горячо вступающего в спор, но в корне очень добродушного»^{900 901}.

«Ни самолюбования Троцкого, ни его артистических способностей, ни его убежденности в собственной правоте, не ограниченной нравственными критериями, у Фрунзе не было, — суммируя наблюдения окружающих современников, констатирует один из биографов советского военачальника. — Несмотря на свой жизненный путь экстремиста, каторжника и полководца в братоубийственной войне, он сохранил какие-то аллюзии юности, ценал дружбу и вызывал симпатии окружающих. В немалой степени способствовало этому обостренное чувство ответственности за порученное ему дело и доверившихся людей — качество, сделавшее его блестящим исполнителем, но мешавшее продвижению в категорию вождей. В отличие от бескомпромиссных пламенных революционеров, он мог иной раз и усомниться в средствах, предлагаемых для достижения заветной цели, но после окрика сверху практически безропотно выполнял команду. Его честолюбие удовлетворяла точная и аккуратная реализация отданных ему распоряжений; от этого люди, мало с ним знакомые, видели в нем «ничтожество», не обладавшее ни характером, ни силой»¹.

Полковник А.Зайцов в русском военном зарубежье, ссылаясь на «отзывы всех соприкасавшихся с ним лиц», считал, что «Фрунзе обладал большим здравым смыслом и способностью уловить существо дела в военных вопросах, несмотря на полное отсутствие военно-теоретической подготовки. По-видимому, он прислушивался к советам всегда окружавших его военных специалистов из бывших специалистов Генерального штаба старой Русской армии»¹¹. Бывший генштабист-белогвардеец, резюмируя свой отзыв о Фрунзе, считал: «Во всяком случае, ни до, ни после него Красная Армия не имела столь выдающегося руководителя»'¹.

В партийных, «околосталинских» кругах отношение к Фрунзе внешне было благодушно-снисходительное. По свидетельству Б.Бажанова, Сталин «с Фрунзе... держал себя очень дружелюбно, никогда не критиковал его предложений»^{902 903 904 905 906 907}. «И у них со Сталиным были очень хорошие отношения», — отмечал

В.Молотов'. «Между тем, — вспоминал Б.Бажанов, — Сталин вел себя по отношению к Фрунзе скорее загадочно. Я был свидетелем недовольства, которое он выражал в откровенных разговорах внутри тройки по поводу его назначения»¹¹. Сталин считал