Сталин и заговор генералов

Правда, Какурин говорил об установлении «военной диктатуры» лишь как о цели, обусловленной результатами борьбы между Сталиным и «правым уклоном», как о «цели развязывания правого уклона» (так говорится в показаниях), т.е. способа прихода к власти «правых». Я полагаю, что именно так можно расшифровать выражение «развязать правый уклон», который, надо думать, в это время находился в «связанном», политически скованном состоянии.

В ходе «домашних бесед» Тухачевский объяснял своим друзьям и приятелям, в какой примерно ситуации может открыться путь к установлению военной диктатуры. При этом, судя по показаниям Какурина, собеседники, оценивая политическую ситуацию, считали, что борьба между Сталиным и «правым уклоном» утрачивает свою остроту, «затухает» и, следовательно, перспективы для установления военной диктатуры «закрываются». Тухачевский же придерживался противоположной оценки. «Михаил Николаевич говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы». Он пояснял наиболее вероятные варианты развития политического процесса, из которых может «вырастать» необходимость установления военной диктатуры. «Я не исключаю возможности, —• гово-

рил Тухачевский, — в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы». Иными словами, он предполагал переход противостояния «правых» и Сталина от идейно-политической полемики внутрипартийных границ к открытому внепартийному противоборству с использованием всего арсенала средств политической борьбы, вплоть до вооруженных и насильственных.

Тухачевский выделял и другой «перспективный вариант» развития событий. «Возможна и такая перспектива, — говорил он, — что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина». Рассуждения Тухачевского о «такой перспективе» в его представлениях, видимо, были небеспочвенны. Известно, что еще в 1928 г. один из лидеров «правого уклона» М.Томский в пылу ссоры грозил И.Сталину застрелить его. Вероятнее всего, именно слухи или сведения об этом инциденте дошли и до М.Тухачевского (возможно, через А.Енукидзе) и провоцировали его на подобные размышления вслух среди близких друзей.

В связи с вышеизложенным Какурин высказал мысль, политически наиболее опасную для судьбы Тухачевского: «Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».

То, что именно эта «перспектива развязывания правого уклона», приводящая к установлению военной диктатуры, действительно привлекала внимание Тухачевского и его друзей, по-своему подтверждается признаниями одного из тех лиц, которые собирались у Тухачевского в период работы 16-го съезда, — Г.Гая, арестованного в июле 1935 г. В своем обращении к Г.Ягоде он признавался и каялся в том, что «совершил весьма тяжелое, ужасное преступление перед тов. Сталиным: будучи выпивши, в частном разговоре я буквально сказал, что надо убрать Сталина, все равно его уберут¹²⁰⁰.

Г. Гай объяснял, что свое «гнусное преступление» совершил «под влиянием двух основных причин: а) под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью и б) под влиянием антисоветских разговоров с некоторыми близкими мне большевиками... Пересилить окончательно влияние товарищей, влияние шушукающей среды я не мог. И вот вырвало все это по адресу вождя партии, по адресу тов. Сталина в самой гнусной форме и словах». И хотя поступок Г.Гая относится к 1935 г., однако ни его общественное и служебное положение, ни его окружение с 1930 г. практически не изменились. Вряд ли его настроения также претерпели серьезные изменения. Некогда левый эсер, затем человек, симпатизировавший Троцкому, с падением которого фактически прервалась и его военная карьера, Г.Гай вряд ли когда-либо испытывал симпатии к Сталину. Его мнение «надо убрать Сталина», видимо, было давним и достаточно устойчивым, с годами оно становилось лишь острее. Поэтому не исключено, что в приватных разговорах с Тухачевским в те дни темпераментный Гай вполне мог, понуждая своего близкого приятеля и авторитетного начальника, настойчиво твердить: «Надо убрать Сталина». Возможно, он выражал собственную готовность реализовать эту политическую необходимость.