Сталин. История и личность

Мы уже отмечали склонность Джугашвили к изоляции. Она в известной мере проявилась еще в детстве и стала более очевидной в семинарии, хотя он, как видно, сохранил способность к дружбе. Ворошилов, который в 1906 г. во время Стокгольмского съезда проживал с Джугашвили в одной комнате, нашел его весьма общительным и вспоминал, что «у него были удивительно лучистые глаза, и весь он был сгустком энергии, веселым и жизнерадостным»²⁰. Джугашвили удалось наладить довольно тесные отношения с целым рядом кавказских большевиков, в первую очередь с Енукидзе и Орджоникидзе. Более того, он сумел, как мы знаем, создать семью.

Вместе с тем совершенно очевидно, что, несмотря на собственную квазиизоляцию, Джугашвили ощущал потребность в общении. Однако по причинам, указанным выше, а также потому, что с ним было трудно ужиться, данная потребность не была удовлетворена. Этим прежде всего объясняется то воодушевление с которым он воспринял ленинскую концепцию партии как элитарной организации революционных руководителей, связанных взаимным доверием. В книге «Что делать?» Ленин выступил против принятого в немецкой социал-демократии гибкого правила, касавшегося партийного членства. В особых условиях России, утверждал он, в партию следует принимать не всякого, кто признает ее программу, а только того, кто также готов и способен работать в одной из партийных организаций, обычно как профессиональный революционер. В условиях нелегального существования Ленин считал такие демократические процедуры, как выборы партийного руководства, в принципе нецелесообразными. Вместо этого организация должна была основываться на «полном товарищеском доверии между революционерами». Если кто-то злоупотребит доверием, то для «избавления от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни перед какими средствами». Кроме того, разве настоящий, не игрушечный демократизм не входил как часть в целое в это понятие товарищества?²¹.

Ленин охотно признал, что существовавшая Российская социал-демократическая партия мало соответствовала нарисованной им идеализированной картине революционного братства. К концу своих рассуждений о боевой центра-листской организации он воскликнул: «Вот о чем нам надо мечтать!». Но имел ли право марксист мечтать, отрываясь от реальности? И как бы отвечая невидимому оппоненту, Ленин процитировал слова русского радикала 60-х годов XIX столетия Дмитрия Писарева: «Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения со своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно»²².

Деятельная, дружная и сплоченная общность революционеров-единомыш-ленников существовала лишь на бумаге. Но даже как сугубо теоретическая концепция она приобрела для Джугашвили большой смысл, ибо утоляла неудовлетворенную потребность в единении. Это был тот самый боевой союз, к членам которого он мог с гордостью причислить и себя. Неважно, что союз этот только складывался и что причислять себя к нему можно было пока лишь мысленно. Почему бы по-настоящему не поверить в мечту и не постараться превратить ее в реальность? Почему бы не представить себя принадлежащим к нарождающейся общности революционеров, которым предопределено повести армию пролетариев на триумфальную битву с царизмом?

Подобный ход мыслей Джугашвили подтверждает статья «Класс пролетариев и партия пролетариев». В ней он отстаивал большевистскую точку зрения в принципиальном споре (расколовшем партию надвое) относительно условий, которые давали право называться членом партии. Правильной он считал только «замечательную формулировку» Ленина. Партию следовало рассматривать как «организацию руководителей», а прием в члены — как ограниченную акцию, осуществляемую в интересах этой организации. Только «платонического принятия» партийной программы было недостаточно. Допустить в партию болтуна, готового на словах признать программу, было бы «осквернением святая святых партии». И далее: «До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того, как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных». Сравнение с крепостью упоминалось в статье неоднократно. «Мы должны, — говорилось в ней, — быть крайне бдительными и не должны забывать, что наша партия есть крепость, двери которой открываются лишь для проверенных». Ущербность формулировки меньшевика Мартова, касавшейся условий приема в члены партии, состояла якобы в том, что для него «партия — не крепость, а банкет, куда свободен доступ для всякого сочувствующего»²³.