Сталин, Иван Грозный и другие

Судя по запискам Шумяцкого, Сталин как кинокритик к этому времени вошел во вкус и научился подмечать грубые недостатки, характерные для многих художественных и документальных картин. В его современной библиотеке я не нашел серьезных трудов по истории, теории и практике кинопроизводства. Скорее всего, их там и не было. Даже с учетом того, что Сталин много и часто смотрел кино, он при этом не всегда четко отличал киногероя от реального исторического лица (не актера, а именно киногероя!). По ходу просмотра громко комментировал, смеялся, иногда хлопал в ладоши, иногда возмущался или восхищался поступками героев или игрой актеров, сценарием, оператором, кинорежиссёром, качеством отечественной пленки. Даже в кинотеатре он чувствовал себя на сцене и исполнителем главной роли. Понимал, что никто из присутствующих не отважится с ним спорить, даже такие зрители, как соратники по Политбюро. Обычно они терпеливо ждали, пока он первым произнесет реплику, чтобы затем дружно поддержать и развить его мысль[445]. Зная это, часто стал предоставлять кому-нибудь из них слово первым. Но вернемся к записям Шумяцкого и к выработанной уже манере Сталина давать рекомендации по поводу просмотренных кинофильмов, в том числе фильму Эйзенштейна «Генеральная линия»:

«Когда во время просмотра один из присутствующих бросил реплику, что образы ленты недостаточно характерны (в сцене крестного хода нетипичны), т. Сталин указал, что художник намечает типы и их образы не только простым перенесением их в свое произведение, но главным образом путем создания». Здесь Сталин сослался на писательский опыт Н.В. Гоголя (!), на то, как он «лепил» образы в своих произведениях, «выписывая бровь, нос, походку» и т. д. Хочу напомнить о том, что Сталин только в 1920-1930-х гг., т. е. в зрелые годы (между 40-м и 50-м годами жизни), начал осваивать основной массив русской классической литературы. Может быть, именно в эти дни он читал и перечитывал произведения Гоголя, а потому и привел его в назидание Эйзенштейну. В назидание человеку, который был не только хорошо образован, но и обладал энциклопедическими знаниями как в области технических, так и в сфере гуманитарных наук, литературы и искусства, он увлекался философией, психологией и др. Сталин назидательно тычет примером Гоголя, видимо не подозревая того, что Эйзенштейн еще в 1920 г. поставил спектакль по рассказам классика и сам сыграл в нем. Затем произошло самое интересное, то, что обычно повторялось после просмотра серьезного фильма или после прочтения сценария. Сталин особенно любил «разбираться» с финалами произведений: «Первоначально финал фильма происходил на дороге, – продолжал свой репортаж Шумяцкий, – где героиня, Марфа Лапкина, уезжала с любимым ею человеком – трактористом. Т. Сталин спросил мастеров: почему сцена происходит на дороге, какой это имеет смысл? Он указал, что лучше было бы, если бы концовка носила какую-то конкретную смысловую функцию, соответствующую характеру и направлению самого фильма.

Не лучше ли, говорил он, обращаясь к мастерам, если бы вы свою героиню, организующую молочную артель, послали на отдых в Ялту, поселили бы ее там в доме отдыха для крестьян (в то время только что открытом), бывшем царском имении-дворце, и пусть тракторист объясняется в любви именно там. Если, к примеру говоря, он там будет сидеть не на тракторе, а, скажем, на бывшем царском троне, то эта черта придаст финалу особый смысл. Это будет и красивее, ибо действие развернется на прекрасной натуре южного побережья Крыма, а главное – конец фильма станет перспективнее, а не локально лирическим…»[446]

Весь этот комментарий Сталина, а точнее «сталинская теория кинообраза», действительно достойна пера Гоголя, а его предложение использовать царский трон Левадийского дворца для придания фильму «особого смысла» есть чистой воды плагиат. Не кто иной, как Эйзенштейн, в кинофильме «Октябрь» посадил ребенка на царский трон Зимнего дворца, что действительно придало фильму особый смысл: рождение новой власти, утверждение нового мира.

«Кроме того, т. Сталин указал мастерам на огромный недочет их работы, так же, как и работы художников других отраслей искусства, – на недостаточное знание конкретных условий и особенностей бурно растущей советской жизни. Чтобы правильно на экране показывать нашу жизнь, нашу борьбу и отдельные ее трудности, художник должен ближе общаться, больше быть в гуще наших людей, хорошо изучить их жизнь, быт, вылавливать из общей массы наиболее яркие характеры передовиков и героев нашей страны»[447]. Думаю, что Шумяцкий, пусть по памяти, но достаточно близко к первоисточнику записал все эти смехотворные умозаключения и предложения, и особенно это: «В обстоятельной, 2-часовой беседе, которую провел с режиссерами т. Сталин, принимая их у себя в ЦК, он порекомендовал побольше читать книг, побольше изучать нашу действительность» (выделено Шумяцким. – Б.И.)[448].