Сталин, Иван Грозный и другие

Эйзенштейн же увидел свой первый кинофильм в Париже восьми лет отроду и потом постоянно посещал кинотеатры, а на драматическом спектакле впервые побывал в четырнадцать лет (на «Принцессе Турандот»). Его начитанность на основных европейских языках во всех сферах искусства, художественной культуры, философии, психологии и др. поражала современников. Сохранилась собранная его руками ценнейшая личная библиотека мастера с уникальными изданиями. Тем удивительнее, с какой самоуверенностью и безапелляционностью Сталин уже с середины 20-х гг. все чаще начинал высказываться о достоинствах того или иного фильма, пока к середине тридцатых годов не взял на себя роль подлинного киномана, верховного цензора и мелочного руководителя общим кинопроизводством. С этого времени он, без сомнения, увлекся самим процессом киносъемок, начиная от знакомства со сценарием, промежуточных результатов студийных и натурных съемок, и, конечно, с законченным фильмом. Среди государственных деятелей того времени, да и много позже, не было ни одного, кто бы с такой страстью занимался конкретным кинопроизводством, причем не только в пропагандистских целях (как, например, Геббельс в Германии), но и в художественных. Здесь мне хочется поколебать одно устоявшееся заблуждение, распространенное в среде наших сталинистов и автократоров: Сталин не был «гением ни всех времен» и ни одного из народов. Он был хитрым и наблюдательным человеком и не более того. Его обросшая бородатыми легендами «способность» профессионально разбираться во всем и вся, от философии и до танкостроения, от лингвистики и до сельского хозяйства и т. д., совершенно ни на чем не основана. Разбирались люди, которые его окружали, да и то не всегда и не все. А он смотрел, слушал и выбирал, часто ошибался, иногда выбирал наугад, неудачно для себя и страны, а иногда выбирал обоснованно и так постепенно учился, набирался опыта. За его же серьезные ошибки платили другие, иногда жизнями целых народов. Забрось судьба на его место любого другого честолюбивого и изворотливого человека, и он бы повел себя точно так же. Особых способностей для этого не надо. Для этого нужно умение годами удерживаться во власти и иметь безграничное время оцепенения покоренного народа. История всех народов Земли полна подобными примерами.

В самом конце войны с Германией, в апреле 1945 г., на Президиуме Союза советских писателей СССР (ССП) выступал поэт Илья Сельвинский. Его сильно трепали за то, что он посмел без надлежащего указания сверху приступить к написанию поэмы об Иване Грозном, а мы уже знаем, что авторов для «исторической реабилитации» царя подбирали по рекомендации «Самого», тогда как Сельвинский не был в числе избранных. На Президиуме ССП он пытался донести до товарищей ту мысль, что может быть, он напишет не хуже, а и лучше тех, кому был сделан «государственный» заказ, ведь решать-то будут все равно не они, собравшиеся здесь соратники по цеху. Сельвинский сослался на одну из притч нашего недавнего знакомца: «Мне рассказал режиссер Александров, – поведал поэт, – что один актер МХАТа подошел к Иосифу Виссарионовичу и говорит, что он собирается играть роль Гамлета, и спросил, как нужно ему играть эту роль. Иосиф Виссарионович ответил, что как играть – он не может сказать, потому что актер – художник, а вот, когда он сыграет, тогда мы посмотрим и скажем, так это или не так»[439]. Вот и весь секрет «гениальности» большинства людей абсолютной власти – не талант и не особенный ум, а лютая сила дает им право решать: «что так, а что не эдак». Даже сыгран ли принц Датский «так» или нет, он знал лучше любого актера или режиссера.

Если в тридцатых годах в среде писателей, а тем более историков, еще сохранялся глубоко запрятанный скепсис по отношению к праву вождя судить и рядить о том, что правильно, а что неправильно, что хорошо, а что плохо и ненаучно в их хозяйстве, то кинодеятели, которые в подавляющем большинстве были, как и Сталин, дилетантами, уже тогда, в начале 30-х гг., безоговорочно принимали его руководящий и указующий авторитет. Крупных деятелей кино старой школы, например таких, как Я.А. Протазанов, в стране практически не осталось. Не осталось и их учеников. А Сталин для большинства молодых советских кинематографистов не только быстро стал высшим государственным и идеологическим авторитетом; он еще и по возрасту был много старше большинства из них. Например, разница в годах между Сталиным и Эйзенштейном составляла 20 лет. Для кремлевского кинокритика кинорежиссёр, как бы он ни был талантлив и проникновенен, с первых встреч и навсегда оставался поучаем, «по-отечески» опекаем, а если надо, то и наказуем. Ни тот, ни другой никогда не сомневались: Эйзенштейн – в праве Сталина указывать; Сталин – в обязанности Эйзенштейна выслуживаться и «объясняться» перед ним, как главой партии и государства.

* * *