Сталинъюгенд

– Ладно, о делах горьких потом потрём. Пока тебе надо освоиться, понять – что к чему, а что – почём… Ты попал, считай, в самый лучший цековский санаторий на побережье Крыма… В двухместной камере, да не вдесятером… на чистых простынях… Где ещё такое сыщешь? Кормят тоже от пуза, правда, без разносолов. Слушай, а может, у тебя покурить найдётся?

– Я не курю.

– Жаль…

– А это что?

– Параша. Отлить или похавозить захочешь – крышку открой и гадь на здоровье.

– А меня в первые дни на оправку в туалет водили.

– Ну, это в карантине – там параш нет… Да, не гоняй ты! – одёрнул Толян новичка, увидев, что тот думает о своём.

– «Гонять» – это что?

– Гонять – это вспоминать, как дома сладко… Здесь жизнь тоже вовсю кипит. С утра могут на допрос дёрнуть. Потом – книг море, а ты, пожоже, до них охочь. А можем – в шашки.

– Что, выдают?

– Догоняют и добавляют – сами из хлеба сделаем… вертухаев не спросим.

– «Вертухай» – это кто?

– Вертухай по тюрьме водит и в глазок зырит. Так… первый урок тюремного ликбеза я тебе дал, а по ходу поезда и дальше обучу. Теперь рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло? Что-то ты больно соплив для Лубянки.

Феликс почувствовал, что надо как-то отвечать говорливому соседу, но он не умел раскрываться, тем более первому встречному.

– Да я сам не пойму, за что меня сюда…

– Как не поймёшь? Ты что?… Мирно полз по улице… изюм из носа пальцем выковыривал… а тебе вдруг, ни с того, ни с сего – клешни завернули, и прямиком во внутреннюю тюрьму?

– Не-е.

– А как тогда?

– Ну… там сложная ситуация. Я потом расскажу. Сейчас – не хочу, настроения нет.

– Опоздаешь. К следаку поднимут… там глупостей на себя наговоришь и пойдёшь десятерик мотать. А десятка, она о-ох как долго тянется.

– Да нечего мне на себя наговаривать. Ничего я такого не делал.

– Так все поначалу чешут. Лучше расскажи. Я плохого совета не дам. Ты мал ещё – по неопытности оговоришь себя, потом жалеть будешь.

– Буду, значит, буду.

– Как знашь, но имей в виду, я торчу четыре года – все ходы-выходы знаю и плохо тебе не посоветую.

– А сам-то как сюда попал?

– Это, брат, тоже долгая история. Я здесь сейчас на доследовании…

Дверь отворилась, и в камеру вошёл контролёр.

– Вынос параши, потом отбой. До семи утра вставать с кровати и говорить друг с другом запрещено. – Последнюю фразу он адресовал новичку.

Феликс лежал и думал. После трёх дней одиночки, присутствие рядом живого существа казалось просто счастьем. Анатолий, хотя и не вызвал пока доверия, своим балагурством и шутками как-то отвлекал и успокаивал. Но за эти первые тюремные дни в книге жизни Феликса закрылась глава под названием «Детство». Хулиганистый и смешливый парнишка раз и навсегда сделался молчуном и тихушником. В его почти уже сформировавшемся характере появилась ещё одна черта – осторожность.

– …Ты, Феликс, не гоняй, ты спи, – услышал он тихий голос соседа. – Думай о том, что жизнь везде продолжается. Время пройдёт, и пообвыкнешь даже в тюрьме. А вот руки из-под одеяла вынь.

– Ой, да! Мне и в одиночке так говорили. А почему?

– По-качану. Не ясно, что ли? Может, ты под одеялом бомбу варганишь… или так дрочить начнёшь, что от качки тюрьма рухнет. Ну, всё – спим.

* * *

Соседом по камере у Вани Микояна оказался степенный пятидесятилетний мужчина, представившийся Сергеем Михайловичем – бывшим главным технологом химического предприятия в Московской области. С его слов, сидел он уже больше восьми месяцев и сейчас ожидал решения ОСО. Ему предъявлялось обвинение во вредительстве, что в военное время могло потянуть и на вышку. В чём заключалось вредительство, Вано так и не понял из туманных объяснений Сергея Михайловича про какую-то оплошность, допущенную по его недосмотру в технологическом процессе.

Химик сразу же начал приставать с расспросами – взрослого мужчину очень заинтересовало, за что оказался в тюрьме его малолетний сосед с таким звучным именем. И Ване мучительно не терпелось с кем-нибудь поделиться, а выбора не было – лишь этот технолог, старавшийся осторожно заглянуть в душу юного сокамерника. Понемногу юноша разговорился – рассказал об убийстве, посетовал, что согласился на просьбы друга дать пистолет… Но тут сосед необдуманно порассуждал вслух:

– Ваня, как же твой отец, действующий член ГКО и Политбюро, бросил тебя на произвол судьбы и не уберёг от ареста?… Или, может, Анастас Иванович тоже здесь?

Парень этого тона не поддержал и замкнулся. С этой минуты стало ясно, что у наседки контакт с подопечным не сросся.

* * *

Длинными коридорами и замысловатыми переходами Ваню привели в большую комнату, где за резным дореволюционным столом сидел крупный мужчина в хорошо сшитой генеральской форме. Выглядел он чуть за сорок. На правой щеке ухоженного лица багровел шрам, а в густых волнистых волосах, зачёсанных назад, уже появилась проседь. Генерал изучающе посмотрел на парня и показал на стул, стоявший напротив. Чуть в стороне, за маленьким столиком, сидел стенографист с погонами младшего лейтенанта.

Когда арестованный сел, следователь довольно спокойно начал беседу:

– Ну что ж, давай знакомиться. Представься, пожалуйста.