Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

Я уверена, что главной причиной его болезни стала разлука с сыном. Малыш в

"Жертвоприношении" — это, конечно, Андрюшка, и разговоры отца с ним — это

диалоги Андрея с сыном, мысленные, он каждый день писал открытки ему и Оле. Его

выпустили к нам, уже когда Андрей был смертельно болен и не смог даже встретить в

аэропорту его и мою маму. Он записал тогда в дневнике: моя болезнь стала тем "сотрясением", которое помогло нам увидеть сына. Уже 16-летнего...»

Это краткий эскиз. Расскажем об этой драме чуть подробнее.

Все началось с «Ностальгии», которую Тарковский завершал уже в темпе, так как

неожиданно узнал, что Госкино отнюдь не против показать ее в Каннах.

Обратимся к дневнику. Ночь с 9 на 10 мая 1983-го, Рим. «Сегодня, 9, Суриков и

Мамилов посмотрели фильм. Они казались очень довольными, даже пришли в

приподнятое настроение. Суриков обещал позвонить Ермашу и сказать, что

Тарковский снял выдающийся фильм. Сегодня я хотел уже отказаться ехать в Канны, так как опасался, что нас с Ларисой* могут оттуда доставить в Москву. Но потом я

подумал и пришел к выводу, что нет никого, кто мог бы нас арестовать, ибо Ермаш

едва ли кому сообщит о своих тревогах и не обратится в КГБ, чтобы нас схватили. Это

было бы так, будто на воре шапка горит...

В конкурсе в Каннах участвует также Робер Брессон (!). Он еще никогда не получал

"Золотой ветви", никогда не участвовал в конкурсе. Он француз, ему под 80. Ясно, что

французы попытаются сделать все, чтобы он получил Гран-при».

13 мая. «Сегодня в газетах уничтожающая статья о фильме Бондарчука (Джон Рид

"Десять дней, которые потрясли мир"). Я страшно нервничаю и не могу найти верную

линию поведения. Сам чувствую, что преувеличиваю. Меня сковал страх. Да, это

страх. Лариса лучше ему сопротивляется. Она не нервничает или не показывает этого.

Несмотря на это она считает, что я выгляжу чересчур мрачным. Видимо, она права. Но

береженого Бог бережет.

Брессон якобы заявил на фестивале, что он не согласен на меньшее, чем Гран-при.

Довольно отчаянное заявление. Если подумать, что ему под восемьдесят, что французы

выставили четыре фильма, что они уже несколько лет не получали главного приза и

что фильм Брессона делал Гумон, как становится ясно, что Гран-при дадут Брессону.

273

Да, а тут еще Бондарчук и Мелато в жюри!»

Уже по двум этим записям видно, в какой сложный капкан мнительности попал

Тарковский. У него явные ощущения себя в качестве чуть ли не некоего крепостного

Сосновского, которого барин Ермаш может в любой

* Ларису Павловну выпустили к Тарковскому спустя семь месяцев и, конечно, после громадной нервотрепки.

274

Стал кер; или Труды и дни Лндрея Тарковского

* Любопытно, что в дневниках и интервью Тарковский рассказывает о прототипе

Павла Сосновского из «Ностальгии» — композиторе Максиме Березовском как о

крепостном какого-то графа, который, вернувшись в Россию, полюбил крепостную

актрису, захотел жениться, однако девушка была графом изнасилована и отправлена в

сибирское поместье, после чего Березовский запил и повесился. Где Тарковский нашел

эту легенду — неизвестно, ибо в музыковедческих источниках сообщается, что

Березовский родился скорее всего в дворянской семье, был свободным музыкантом, успешно делавшим карьеру. Женился еще в России на «танцевальной девице Франце

Ибершерше». Однако по возвращении в Россию его жизнь не сложилась. Почему? —

остается тайной. Через три года в состоянии белой горячки он, в возрасте 31 года, перерезал себе горло.

Сознательно ли Тарковский сделал Сосновского крепостным? Думаю, да, ибо сам

Горчаков-Тарковский самоощущает себя отчасти российским крепостным, а не

свободным человеком, и оттого-то еще это колоссальное тайное напряженье и

огромная боль и ирония: «да что вы можете в нас понять?» Ибо есть или нет

формальное крепостное право, но русский человек всегда самоощущает себя непри-частным глубинно к западной свободе. Ибо есть тайная соборная тоска. Тайная

запечатан-ность в крепости.

274

момент схватить и вернуть в «крепость».* С другой стороны, он весьма разумно

рассуждает о том, что скорее всего гран-при дадут Брессону. И разве это было бы

незаслуженно? Разве сам Тарковский не считает Брессона величайшим

кинорежиссером всех времен, разве не склоняет мысленно перед ним голову? Считает

и склоняет. Но вот парадокс: здесь, в Каннах, он в болезненной лихорадке жаждет во

что бы то ни стало сам получить гран-при. Его бьет дрожь, он почернел от напряжения.

Куда делась кротость, смирение, самоирония? Тяжело наблюдать, как столь высокий

дух сгибается под тяжестью низинных энергий.

Но что же делает Тарковский? Нет, он не ждет. Он копирует Брессона и заявляет, что — либо гран-при, либо ничего. То есть вступает в единоборство с Брессоном, не

желая уступить ему ни пяди. Жест, прямо скажем, не очень великодушный, скорее