Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

твердо убежден, что сегодня мы снова стоим вплотную к гибели цивилизации, ибо мы

полностью игнорируем духовную сторону исторического процесса. Мы не хотим

признаться, что наш непростительно-греховный и безнадежный материализм принес

человечеству бесконечно большие несчастья...»

«В России любят цитировать Короленко, сргласно которому "человек создан для

счастья как птица для полета". По моему мнению, нет ничего, что было бы дальше от

сущности человеческого существования, чем это утверждение. Я вообще не имею

представления, что, собственно, означает понятие счастья. Довольство? Гармония?

Однако человек всегда недоволен и в конце концов устремляется не к решению

конкретных, выполнимых задач, а к бесконечному. Даже церковь не смогла

удовлетворить эту тоску человека по бесконечному, ибо церковь, к сожалению, есть

лишь пустой фасад*, карикатура на общественные институты, организующие

практическую жизнь. (Чем это, кстати, не киркегорианский выпад? — Я. Б.) Во всяком

случае,

сегодняшняя

церковь

показала

себя

неспособной

уравновесить

материалистически-технический перевес обращением к духовному пробуждению.

В контексте этой ситуации задача искусства заключается для меня в том, чтобы

выразить идею абсолютной свободы духовных возможностей человека. По моему

мнению, искусство всегда было оружием в борьбе человека против материи, угрожавшей поглотить его дух. <...>

Вернусь к Короленко, формулировавшему смысл человеческого существования как

право на счастье. Это напомнило мне о книге Иова, в которой Элифаз говорит: "Так, не

из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на

страдание, как искры, чтобы устремляться вверх". Страдание проистекает из

295

недовольства, из конфликта между идеалом и тем состоянием, в котором он сейчас

находится. Значительно важнее ощущения "счастья" укреплять свою душу в борьбе за

подлинно божественную свободу...»

2

Из дневника Ларса-Олафа Лотвала, главного редактора ежегодника «Шведские

фильмы», присутствовавшего на съемках «Жертвоприношения».

«Суббота, 4 мая 1985 года, Готланд. "Нам необходимо вступить в тайный сговор с

природой,— говорит Тарковский через переводчицу.— Мы должны заставить ее

помогать на съемках".

* Потому-то Тарковский простирает пространство Божьего Храма на всю

созерцаемую им Ойкумену структурированного сакрального времени, где человек

наконец-то возвышен до статуса сакральной вещи.

296

Тарковский обследует дом в Норшольмене. Его интересует все — ангелы, высота

картины, форма сложенных бревен, положение вытащенной из воды лодки. Он

поправляет изгородь... Как птица, всегда в движении, из дома — в дом, вперед и опять

назад...

Воскресенье, 5 мая. Переводчица сообщает, что Тарковский звонил в Москву и

беседовал со своей собакой. Конечно же, он поговорил и с другими членами семьи. Он

обожает сына и о!чень любит собаку. Никому идея телефонного разговора с собакой

смешной не кажется.

Понедельник, б мая. Встаем в 4.30, чтобы начать съемку в 6.00. Оказывается, для

светлых северных ночей уже поздно. Утренняя сцена не может быть отснята.

Тарковский потряхивает головой и все время покашливает. Мы постоянно замечаем, что это, кажется, единственный явный признак его недовольства.

Возле дома стоит колонка. Чтобы получить правильную тень в следующем кадре, ассистент выливает грязную воду на траву — она должна быть черной, иначе не будет

выглядеть мокрой. Тарковский ему помогает.

Тарковский всегда помогает.

Ёторник, 7 мая. Мы прибываем на место к 4-м утра. Сумрачно, умеренный ветер.

Во время длинного путешествия все клевали носами (за исключением, как мы

надеемся, водителя), но сразу проснулись, въехав в здоровую яму.

Тарковский доволен — освещение как раз то, что ему нужно. Он торопится ставить

сцену.

Как братья-близнецы, они с Нюквистом понимают друг друга с полуслова. Времени

никто не ощущает, только холод. Но сильнее всего наше дружеское чувство к

Тарковскому, которого мы теперь хорошо знаем, хотя и не можем объясняться

напрямую.

Четверг, 4 июля. Сегодня снимается спланированная по минутам центральная сцена

фильма. Семь человек готовы запалить дом. <...> Тарковский проводит последнюю

репетицию с актерами, одетыми в резиновые сапоги и плащи.

За ночь большая часть дома была снесена, так что огонь пойдет великолепно—у

него ведь тоже свое расписание.

Дом был построен за месяц. Кажется, все спланировано до мелочей.

После репетиций сцена продолжается 5 минут 19 секунд. Работать будут три

камеры: одна подвижная (Свена), одна закрепленная на подставке без

панорамирования и одна резервная, с собственным типом движения.

Момент наступил.

"Зажигай!"

296