Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

удивился, если бы узнал, что арабские скакуны проносились по степи в его

9

сновидениях вновь й вновь, высекая в подкорке некий чекан поведенья, пластики тела, в которой мы не властны. В нем не было ни чуточки российской расхлябанной

расхристанности, все отмечают властное «эстетство» его образа, начиная с отрочества, едва ли не с полунищего детства. Всегда изящно-точный в движеньях, в

стремительной, летяще-легкой безупречности их линий; ничего от рассудочности —

всем повелевает внутренний незримый ветер, дышащий как он хочет, птичье-конская

ветра стать. «Все, что он делал, было красиво»,— так говорят, вспоминая, многие.

«Сидел в кресле, курил и перемещался в пространстве... Во всем была некая

неповторимая,

10

с каким-то загадочным "акцентом", природная грация». В юности эта

стремительная жажда облекать «природную грацию» в соответствующую одежду

называлась модным обличительным словом «стиляга». То есть человек стремился быть

внешне в стиле себя внутреннего. Человек устремлялся к недопущению в себе

внутреннего конфликта. Много-много позднее кинорежиссер Сокуров, младший

Тарковского на 19 лет, увидит его впервые в Питере. И вот впечатление: «С того

момента я никогда больше не видел столь элегантно одетого человека. Я узнал, что

маэстро умел носить свой, костюм. Что у него была склонность к индивидуальному

профилю и очевидное "пристрастие к хорошей одежде"».

Не только «библейский профиль» нашел Сокуров в духовной модальности

Тарковского, но и индивидуально-эстетический профиль в физическом носителе этой

«духовной монады». Что это? Неразличение внешнего и внутреннего? Быть может. Как

и в его фильмах. Цветок просто есть, и его зримую дыхательность не разложить на

внутреннее и внешнее. Разделяет не Господь, а наш шизофренический ум.

Или вот такая история об «эстете» Андрее Тарковском. Рассказчик ее — Артур

Макаров, один из той знаменитой, воспетой Высоцким, компании, собиравшейся на

Большом Каретном. «Тарковский был художественным руководителем достопамятной

картины Левы Кочаряна "Один шанс из тысячи". Приехала одесская группа на пробы в

Москву — группа Кочаряна. Я никогда не забуду, как он (Тарковский) первый раз

пришел для знакомства с группой. Говорили о том, о сем. Потом он сказал: "Дорогие

товарищи, сегодня я наблюдал работу вашей группы. Она омерзительна. Во-первых, посмотрите, как вы одеты. Ну жарко, конечно (было тридцать градусов жары), понятно. Но ни Лев Суренович, ни я, ни Артур Сергеевич не ходим ни в майках, ни в

расстегнутых рубахах. Мы все в костюмах. Мы достаточно знакомы друг с другом, но

на работе не обращаемся друг к другу Лева или Андрюша или Артур, а только по

имени и отчеству. В следующий раз, когда явитесь на работу, будьте любезны соответственно друг к другу относиться. Это ведь не только ваше отношение друг к другу, это отношение к работе". И так у него было во всем».

Что это? Чопорность, эстетство? Конечно нет. Неразличение внешнего и

внутреннего? Вероятно. Стремление к гармонии внешнего и внутреннего. Но еще и

другое — отношение к работе как к священнодействию. Без всякого ходульного

пафоса, впрочем. Ибо цветок растет без заметного глазу пафоса, но с очевидным

пафосом (страстью) внутренним. Так же точно бежит и конь. Ведь и наша обыденная

жизнь может обладать этим внутренним пафосом священнодействия.

В юности нам всем свойственно искать в родословной того своего предка, который

передал тебе нечто, быть может свой духовный импульс; нам кажется, что в дальних

штольнях времени еще блуждает, заблудившись, наш собственный образ, колебательно, как в зеркалах ночного старинного замка, отражаясь в стремительных

переходах зеркал времени, называемом нами историческим. Хотя мы-то знаем, что

время храним мы сами,—

10

11

мы, люди, и некий наш пращур дарит нам, как эстафету, монаду своего

непрожитого, непрочувствованного хроноса.

Во внутреннем времени Андрея таким существом, вероятно, был его дедушка —

Александр Карлович. Марина Тарковская пишет: «Папин отец, Александр Карлович

Тарковский, умер 24 декабря 19224 года в возрасте 62 лет. Умер от инсульта, за восемь

лет до появления на свет Андрея.

Знали мы о нем совсем немного, а фотографии его попали к нам году в сорок

восьмом, через несколько лет после смерти папиной матери...

Вот тогда-то Андрей впервые увидел своего деда. Он подолгу рассматривал

портрет молодого Александра Карловича. Дедушка был красив — светлые волосы, голубые глаза, чуть сдвинутые на переносице брови вразлет. Было что-то загадочное и

романтическое в его облике, что пленило Андрея. Он даже стал чаще сдвигать брови и

все посматривал на себя в зеркало — не появилась ли у него вертикальная, как у деда, морщинка между ними.