Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

младшей сестренкой Мариной (два года разницы) по нескольку месяцев гостит у

13

бабушки. В сентябре 1941-го семья (уже, впрочем, без отца) эвакуируется из Москвы в

Юрьевец, где живет в одной из двух смежных комнаток, занимаемых бабушкой в

коммунальной квартире — улица Энгельса, 8. Ныне — улица Андрея Тарковского, в

доме — музей, где проходят Дни Андрея Тарковского. В Юрьевце мальчик и

заканчивает начальную школу весной 1943 года.

Удивительное — трагическое и одновременно уникально плодотворное —

своеобразие творческого влияния отца на сына заключено в том простом факте, что

Андрей фактически вырос без отца, горячо им всю жизнь чтимого и любимого. «Мы

жили с мамой, бабушкой и сестрой — это была вся наша семья. По существу, я

воспитывался в семье без мужчин. Я воспитывался матерью. Может быть, это и

отразилось как-то на моем характере. Мои родители разошлись. Это было в 1935—36

году. Мы остались

14

с моей сестрой Мариной у мамы. Я помню маленький хутор в лесу, километрах в

девяноста—ста от Москвы, недалеко от деревни Игнатьеве на берегу Москва-реки.

Здесь провели несколько лет. Это было тяжелое время, потому что тогда разладились

отношения моей матери с отцом, и он оставил нашу семью. Я помню, как однажды

отец пришел ночью к нам и требовал, чтобы мама отдала меня ему, чтобы я жил с ним.

Помню, я проснулся и слышал этот разговор. Мама плакала, но так, чтобы никто не

слышал. И я тогда уже решил, что, если бы мама отдала меня, я бы не согласился жить

с ним, хотя мне всегда не хватало отца. С тех пор мы всегда ждали его возвращения, так же как потом ждали его возвращения с фронта, куда он ушел добровольцем».

Мальчик очень рано научился бегло читать и писать. В шестилетнем возрасте он

уже писал настоящей прописью вполне раскованные детские письма. Вот письмо отцу

на фронт в 1942 году (из коллекции Юрьевецкого музея): «Папа, я играю Баха, и

выучил 11 номеров Ганона. Скоро буду учить "Похороны куклы" Чайковского. Я

играю не очень хорошо, но учусь и буду играть. Папа, когда ты будешь в Москве, пришли нам книжки, и мама просит прислать ноты, этюды Черни». Как видим, мальчик занимался еще и в музыкальной школе. Впрочем, в первый класс районной

музыкальной школы он поступил в Москве еще в 1939 году одновременно с началом

обучения по общеобразовательной программе (школа № 554, Стремянный переулок).

В ответ отец писал: «Родные Марусенька, Андрюша, Мариночка и бабуся Веруся!

У меня пока все благополучно... Я очень скучаю по детишкам, очень-очень их обоих

люблю. Как-то вы, мои кошки, все живете? Прислал ли Чагин (Гослитиздат) денег и

сколько, если прислал? Простите меня, что пишу мало, сейчас надо садиться за работу.

Да много писать и трудно как-то — скучаю и все тут — по всем. Как же мне долго

пришлось не видеть детусей и долго, верно, еще не придется увидеть. Целую Андрюшу и Маришку, и тебя, и бабушку — крепко-крепко. Напишите мне, родные мои.

Ваш папа А.».

Мария Ивановна в ответ писала не менее нежные и даже много более обсто-ятельные письма, начинавшиеся неизменно «Милый Ася!».

Странный это был развод: без скандалов, взаимной ненависти и отторжения, и

странные затем отношения в разводе: столь же ровные и внутренне как бы не

забывающие то хорошее, что было в прошлом. Несмотря на страстные любови

Арсения Тарковского и два его, последовательно, новых брака, мать Андрея даже и не

попыталась выйти вторично замуж. Во всяком случае, читая военную переписку этой

семьи, трудно догадаться, что семьи уже давно фактически нет. «30.VI.42 г. <...> Асик, родной мой, мне так хочется написать тебе хорошее, ласковое письмо, чтобы тебе

сделалось хорошо и весело, а когда человеку хорошо и весело — ему во всем удача.

Когда тебе будет плохо — вспоминай о Мариночке (Андрюша уже слишком похож на

14

тебя, и судьбы ваши слишком одинаковы) — и тебе сразу сделается хорошо. То же я

буду впоследствии говорить и Андрею.

15

15

Я очень счастлива, что Андрей будет не один, с Мариной я за него спокойна. Она

его так любит, что охранит от всяких бед и напастей именно своей любовью. Не

считай, что я впадаю в мистику, я никогда этим не грешила, я считаю только, что

любовью, именно настоящей, можно сделать что угодно. Любовь неосязаема и

необорима, как невидимка». Андрею было 10 лет, и мать уже ощущала непокорство и

страстность сына, его способность решительно идти до конца, «вопреки здравому

смыслу». И в то же время все в этой семье было подчинено любови, любви. И своего

бывшего мужа она ощущала заложником любви, и саму себя — пленницей этого

великого, христиански-самоотверженного в ее случае, чувства. И сущность дочери она

провидела в этом же. И сына она предощущала в той же самой модальности