Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

«поэтической страстности», которая столь известна нам по истории русской поэзии, идущей от Федора Тютчева к Арсению Тарковскому. Но здесь-то как раз и скрывается

одна великая тайна: от тех любовей, в которых метался Федор Тютчев, а затем

Арсений Тарковский, нельзя «спасти» ни сестринской, ни материнской любовью, ибо

здесь вступает в свои права мистика, та реальная мистика, которая и была основой их

поэзии, а следовательно и невидимым для окружающих фундаментом их жизней. Этот

мистический жизненный настрой в качестве невидимого фундамента судьбы был

унаследован и сыном Андреем.

Поженились Арсений и Мария в 1928 году, учась на Высших литературных курсах, коих не кончили. Вспоминает Наталья Баранская: «Родителей Андрея Тарковского я

знала с юности — мы учились на Высших литературных курсах с Марией Ивановной, Марусей Вишняковой, на одном ' курсе, Арсений Тарковский был курсом старше.

Маруся, с косой цвета спелой ржи, сероглазая, круглолицая, спокойно-медлительная, была русская красавица. В Арсении, бледном, с восточным разрезом черных глаз, нам

виделся какой-то изыск или излом, нечто демоническое. Оба писали стихи, совершенно несхожие, были резко контрастны...»

Художественные миры Андрея Тарковского и его отца столь поразительно

внутренне соприкосновенны, что было бы полным легкомыслием не заглянуть глубже

в личность Арсения Александровича. Тютчевская лирическая и одновременно

метафизическая страстность словно бы возродилась в нем по неким тайным законам

поэтического наследования.

Стремление пережить любовь, глубина и сила этой устремленности, собственно, и

определяют лирическую мощь личности. И чем мощнее эта устремленность, тем

неизбежнее личность погружена в трагедийность, ибо идеальность «архетипического»

чувства с неизбежностью приводит к конфликту между бесконечностью устремленья и

конечностью быта. Но быт — это презумпция женского начала. Поэт вновь и вновь

убеждается, что предмета, соответствующего «идеальному натиску» его чувства, в

реальном земном человеческом пейзаже нет. И потому огромная часть любовного

пафоса уходит «в горизонт», то есть в стихи: чувство, нагретое жаждой соединенья с

бесконечностью, уходит в абсолют словесной

музыки, никому уже не принадлежащей. Наш дар космосу, из которого мы

вынырнули на миг самоосознания.

Арсений Тарковский дважды столь страстно влюблялся в замужних женщин, вполне вроде бы счастливо живших со своими мужьями, что эти женщины, после

некоторой, иногда долгой и мучительной, внутренней борьбы, уходили с ним, подчиняясь поэтическому вихрю. Среди домов, где Арсений Александрович, 15

любивший «светскую жизнь» (опять тютчевская черта), частенько бывал, был дом

критика и литературоведа Тренина, жена которого, после многочисленных отказов, в

конце концов стала женой Тарковского. Об Антонине Бохоновой (Трениной) Марина

Тарковская пишет так: «Внешне они были разными. Мама любила простоту, Тоня была

"дамой". Носила шляпы, модные платья, и даже в бомбоубежище не могла выйти, не

накрасив губы... Тоня сама шила себе шикарные наряды. И пусть с изнанки швы не

всегда были отделаны, костюм сидел на ней идеально, а высокие, по моде, плечи

подымались вверх, словно крылья. Была в тете Тоне легкость, веселость, приподнятость над бытом. Недаром в письмах с фронта папа называл ее ласточкой.

Она хорошо рисовала, фотографировала, писала стихи, которые нравились папе.

Впрочем, ему нравилось в ней все...» За два фронтовых года Антонина Александровна

получила от Арсения Тарковского более двухсот писем.

Однако уже очень скоро, еще до войны, начинаются ссоры. В одно из мно-гомесячных расставаний 1939 года она в одном из писем пишет, в частности, и такое:

«...Что было в нашей жизни, что Вас так мучило? Я не знаю. Ваша ревность никогда не

имела никаких оснований...»

Любопытная деталь: несколько первых лет супруги Арсений и Антонина (старше

его на два года) были на «вы». Впоследствии это «откликается» в судьбе Андрея

Арсеньевича: в своем втором браке с Л. П. Кизиловой он пережил похожую

«ментально-лирическую» атмосферу; впрочем, здесь супруги Тарковские оставались

на «вы» пожизненно. Стоит ли говорить, что речь здесь ни в коем случае не шла о

чопорности или о не-любовности отношений? Отнюдь. Касаясь этой тайны, мы, быть

может, касаемся некоего модуса, который хотя бы отчасти станет понятен, если мы

заглянем в «сакрализованный» стиль домашне-ритуальных взаимоотношений

предыдущих веков и эпох...

В 1943 году Арсений после ранения потерял ногу, и жена вызволила его из жутких

условий военного госпиталя и привезла в Москву. Однако отношения вновь не

заладились. И к концу войны: «Комнату в коммуналке разделили дощатой

перегородкой — одна половина Арсению, другая — Тоне...» (А. Лаврин, П. Педиконе).