Стальное сердце под угольной пылью

Когда танец закончился, он вышел на поляну. В руках вместо ожидаемой девушкой гитары появился шаманский бубен. Обитатели острова сжали круг. Русалки рассыпались по зарослям.

Он ударил в бубен и запел. Низко. Хрипло. Толпа качнулась. Рядом с ней опустилось в траву бледное сильное тело. Она ощутила запах тины и чего-то ещё, тёплого, смутно знакомого.

– Что здесь делает горячая кровь? – голос русалки переливался речной волной.

– Я с ним. – Она махнула в сторону фигуры с бубном. – Гуляем.

– И мама тебя отпустила?

– Я сирота.

– Ой, горе… – в голосе русалки не слышалось сочувствия. – Скучаешь поди?

– Не особо. – Она тряхнула головой. – Раньше скучала.

– Ой, горе… Живёшь-то как?

– Интересно.

– Пойдём с нами. У нас весело. – Русалка поднялась.

– Я с ним.

Русалка откинула за плечи тёмные локоны и растворилась в зарослях.

Он вернулся мокрый от пота. Упал на траву. Она гладила его по влажному ежику волос. Он урчал от удовольствия.

Потом была река. Прижим, ночной товарняк. Домик водяного. Тополя. Огненный Байдаевкий мост, переплетение теней и алых балок. И снова только ночь, река и небо.

Узкие и длинные Абашевкие острова заросли берёзой и осиной. Обитало на них всего три человека – старик с седой бородой до груди, девочка-подросток в расплывшемся готическом макияже и мужчина в звёздно-полосатых трусах и тёмных очках. Каждый занимал свой остров и не совался к остальным.

– Отшельники.

Он пытался с ними поговорить, узнать, чем может помочь. Старик обложил его матом. Девочка демонстративно игнорировала. Мужчина предложил посидеть безвылазно на соседнем острове хотя бы год, а потом уже спрашивать.

– Я не виноват, что они здесь оказались, – он сказал это ей, не им.

– Я верю.

– Они – нет.

Они сидели на каменистом пляже. Река билась о бетонный бок дамбы. Шелестели листья. Вверху, на склоне долины, щерилась тайга. За зубчатым краем светлело небо.

– Спасибо! – она поцеловала его в щёку. – За всё.

Он погладил место поцелуя.

28 глава

– Покайся, раб божий!

Заключённый подскочил на нарах, щуря заспанные глаза.

– Покайся. Легче станет. – Голос гремел и метался в тесной камере.

Заключённый с трудом сфокусировал взгляд. У двери стоял высокий мужик в чёрной рясе. Русая с проседью борода прикрывала шею.

– Какого…? – заключённый впервые пожалел об отсутствии сокамерников.

– Не сквернословь. Боженька языка лишит. – Толи поп, толи монах огладил бороду.

– Ты кто? – заключённый поднялся, сжал кулаки, но пока держал их внизу. Ему казалось, он где-то видел лицо гостя.

– Покайся. Выйди и всем скажи – я убил. – В левой руке служителя религии вдруг появился топор.

– Какого…?

– Что я тебе говорил про сквернословие? – то ли монах, то ли поп вздохнул, как вздыхают отцы, вынимая из брюк кожаный ремень, поднял топор и шагнул к заключённому. Тот метнулся к окну, только сейчас заметив, что через обтянутое чёрной тканью пузо просвечивают стальные заклёпки по краям двери.

– Давай, открывай рот.

– Как же я каяться-то буду? Без языка. – Штукатурка царапала лопатки.

– Бог услышит. – Бородач в рясе сделал ещё один шаг.

По камере заметался тонкий вибрирующий крик. В дверь застучали.

– Ты чего? – сталь двери чуть приглушила голос охранника

– Тут был этот… бородатый такой… с топором.

– А в пенсне никого не было?

– Нет. – Заключенный кое-как отлепился от стены.

– Жаль. Хорошие у него рассказы.

Заключенный осоловело кивнул.

– Сам не спишь, так другим не мешай, – проворчал охранник. За дверью послышались удаляющиеся шаги. Заключенный смотрел на стальные листы, отделяющие его от нормальной жизни.

– Прошу прощения…

Заключённый мгновенно развернулся на пятке. У зарешеченного окна стоял мужчина в чёрном костюме при галстуке. На переносице поблескивали очки без дужек.

– …меня никто не спрашивал?

Он скучал. Горожане разъехались по дачам, курортам, горам и морям, забрав с собой по частичке его души. Дети носились под солнцем в деревнях и оздоровительных лагерях. Все, кто остался в городе работали, не зная продыха, отдуваясь за отпускных. В город пришли мёртвые недели. Он скучал.

Развлечение в СИЗО с единственным одиночным заключённым закончилось слишком быстро.

Он шёл по ночной улице, пиная камень. Время тянулось и никак не могло кончиться. Город метался в бессоннице. Город спал. По улицам ползали вязкие сны. Ветер едва волочился по асфальту. В амфитеатре Арт-сквера какой-то ребёнок забыл коробку цветных мелков. Он подошёл, подобрал мелки, рассмотрел, уже собрался выбросить. Сквозь одеяло апатии пробилась забавная мысль. Он положил мелки в карман.

Однажды, относительно недавно, в городе появился Сенсей. Он разрисовывал тротуары китайскими иероглифами и обязательно подписывал их значение. Иероглифы тянулись по краю асфальта ровной белой шеренгой. Сенсея гоняла милиция, гопники и просто горожане. Иероглифам на асфальте посвящало программы местное телевидение. Их фотографировали туристы и смывали коммунальщики. Потом Сенсей пропал, а иероглифы стерлись подошвами горожан. Сейчас о них почти никто и не помнил.