Стальное сердце под угольной пылью

Малину почти всю оборвали. А вот вишни он ей насобирал полную миску. Она плевалась косточками и смотрела на город внизу, на бетонные выходы штолен, на заросшие ступенчатые, словно пирамида инков, отвалы шахты, на тайгу и сеть грунтовых дорог. Сладкий, почти черешневый, сок пачкал её губы. Ей хотелось, чтобы он её сейчас поцеловал, почувствовал этот вкус. Он курил и наблюдал, как она ест. Из-за гребня холма высунулась узкая рыжая мордочка. Чуткий нос вдохнул воздух. Лисица фыркнула и исчезла в траве.

Из малинника слышался треск и детский смех. Мир внизу нежился под солнцем. Зелёная трава, блестящие крыши, чёрные огороды. Идиллия. Если не знаешь, что скрывается в глубине.

– Не ходи здесь без меня. – Он вытер сок с её губ. – И не смотри на меня так, я не бог.

В малиннике играли дети.

Он вернулся ночью. Один. Он вошёл в полуразрушенную штольню. Он спустился вниз.

Здесь, в первобытном мраке, не действовало его ночное зрение. Он впервые смотрел в лицо Смерти и не видел его. Он чувствовал, как она скалится. Он слышал, как она смеётся.

– Мальчик! – дрожание воздуха и воды. – Милый мальчик.

Тело сжали невидимые тиски. Не убежать, даже если бы хотел.

– Чего ты хочешь, мальчик?

Под рёбра, под каждое ребро, медленно вошли холодные лезвия. Он истекал чем-то. Интересно, чем?

– Я хотел сказать, это тебе в лицо. – На губах мокро. – Я не отдам тебе больше ни одного моего ребёнка. Никогда.

– Всё что мне нужно, я возьму сама.

Рот ожёг ледяной поцелуй. Лезвия исчезли. Боль осталась.

– Нет. – Он смотрел во тьму. – Нет.

Смех. Боль.

– Ты меня замуруешь. Зальёшь бетоном. И ни один грибник больше не провалится в штрек. Замечательно.

Её губы коснулись щеки. Его мозг взорвался огненной вспышкой.

– Сколько, их мальчик?

Он знал, что проиграл.

– «Сколько его детей каждый день добровольно спускаются в её объятия?»

– Милый маленький мальчик.

Его протащило по ходам и выплюнуло на поверхность. Он уткнулся лицом в прохладную мокрую траву. Щека горела.

– Старая сука.

30 глава

Они стояли на железнодорожном мосту. По небу ползли облака. У него на правой щеке жёлтой коростой пузырился ожог. Он курил и морщился.

– Кто это тебя так? – она кончиками пальцев погладила его по скуле.

Он дёрнул щекой: «Никто. Мне так нравится». Она видела форму ожога.

– «Я ничего не могу ему дать».

Он мрачно плюнул вниз. Внизу сновали машины. Справа дымил Сантехлит. Его дым медленно плыл в воздухе вслед за облаками. Внизу прогремел трамвай. Она перегнулась через ограждение.

– Оказывается у трамваев серые спинки, – она смотрела, как ярко раскрашенный вагон исчезает за поворотом.

– Спинки… – он улыбнулся. – Интересно, какие у них брюшки?

Они шли по ржавым рельсам между Сантехлитом и Ферросплавным заводом. Впереди уходила в небо бело-красная труба Кузнецкой ТЭЦ. Она помнила эту трубу тёмно-серой в короне алых огней. Тогда она считала её башней злого дракона.

По обе стороны рельс шелестели деревья. Где-то в их кронах, невидимые, щебетали птицы. Она обернулась, проверяя не идёт ли поезд.

– Боишься? – уголки его губ разъехались в стороны, но назвать это улыбкой она бы не рискнула.

– Проявляю здравый смысл.

– Я предупрежу, – гримаса на его лице перетекла в улыбку.

Заросли сменились валом скрывающим Сантехлит с одной стороны и серыми кучами чего-то сыпучего за толстыми трубами в стекловате с другой. По кучам ездил экскаватор.

– Почему ты выбрал меня?

– Я тебе уже отвечал на этот вопрос.

– Но я не верю. Если бы я любила тебя, я бы знала об этом.

– Ты знаешь.

Они шли, прыгая по шпалам. Сантехлит кончился, и слева раскинулся зелёный пустырь с речкой и опорами ЛЭП. От высоких цехов Ферросплавов доносился, усиливающийся с каждым шагом гул. Он дёрнул её в сторону до того, как она услышала стук колёс. Пустой товарняк лениво протянул мимо них своё длинное тело и исчез в гуще собратьев. Они вернулись на рельсы.

– Смотри, трубы как копыта, – она указала на серую стену гудящего цеха за бетонной стеной с колючей проволокой.

– Действительно, похоже. И красные, как сам дьявол.

Рельсы разрослись и разветвились. На той стороне белел маленький кирпичный домик стрелочника. Они перешли рельсы, прошли по грунтовке мимо дома стрелочника, за ним обнаружился деревенский туалет, пересекли дорогу и вышли к столовой Кузнецкой ТЭЦ.

В этой столовой работала её мама. Она помнила большие кастрюли на высоких плитах, мягких женщин в белых халатах, электротёрку – ей разрешали тереть на ней морковку, запах свежей выпечки, газировку в стеклянных бутылках. Иногда мама брала её на доставку обедов в цех. Они шли по переходу и через проходные с вертушками – однажды ей случайно разбили нос такой вертушкой. Мама в одной руке несла большую сумку с контейнерами, а другой сжимала её ладонь.

Цех наполняли тьма и оглушительный гул. Она слышала в этом гуле тысячи детских голосов. Они бесконечно кричали в невероятной муке. Однообразно без слёз. Однажды она рассказала об этом маме. Мама сказала, что это всего лишь турбины. Лампы на высоком потолке светили изо всех сил, но не разгоняли мрака. Под ногами звучал рифленый металл.