Стальные посевы. Потерянный двор

Так, спустя два дня (обратно сэр Мерсигер отбыл на поезде) Тристан очутился в пансионате Пальер-де-Клев среди почтенных ветеранов Ордена, которые теперь нянчились с ним наперебой. И сэр Мерсигер позволил себе оплакать друзей: он снова уехал в Вале на похороны. Там пришел к сгоревшей усадьбе, в которой ничто и никто не уцелел. По словам местного жандарма, пожар вспыхнул по чистой случайности. В гостинице сэр Мерсигер развернул последнее письмо Оливье – он жаловался на промозглый холод в доме и заверял, что теперь‑то ему точно придет конец, ведь в тот день, наконец, к ним пожаловал трубочист, которого было не дозваться две недели. «И этот лодырь, представь, заявился нализавшимся до красных глаз! Хорошо хоть Розина с малышом ушла на прием к доктору. Так бы ей все это наблюдать пришлось. Я открыл окна проветрить, в гостиной стоял такой перегар – я чуть сам не окосел. Возился он четыре часа и еще четверть часа расшаркивался!» – сокрушался в послании Оливье. Сэр Мерсигер взялся выяснять, что там стряслось с их камином, от которого и перекинулся огонь. Трубочист, мужичок лет тридцати пяти, но выглядящий на все пятьдесят, оказался сыном слепого кровельщика. Завидев пальера, попытался дать деру, но тот его с легкостью догнал и заверил, что хочет всего‑то поговорить. Однако трубочист нигде, кроме кабака, говорить не хотел. За неприятной беседой выяснилось, что он вернулся с Последней войны в дом отца и теперь пытается работать по прежней профессии, которой научился, будучи мальчиком-подмастерьем. Прошлый трубочист, его учитель, уж почил от старости. Жаловался мужик на свою тяжелую судьбу, пока Мерсигер дознавался про камин в усадьбе Труверов. Но трубочист ни в какую не хотел о том вспоминать и подробностей не выдавал, да и во многих событиях своей биографии путался. Сэр Мерсигер почти списал его тупость на пропитые мозги, но зацепился за нестыковку в фронтовых событиях, которым сам был свидетелем и участником. Рыцарь увяз в Вале на месяц, проводя собственное расследование, ездил еще в пару городов и выяснил, что никакой пьяница не трубочист. «Дезертир, каких в ту пору по Эскалоту скиталось сотнями. Украл чужие документы, прибыл в город и наврал слепому старику, что он его сын, а тот и рад был уверовать, – писал сэр Мерсигер. – Само собой, ничего о каминах он не знал, потому и отлынивал. Но последние накопления кровельщика он уже растранжирил, а новые надо было как‑то заработать. Вот он и пришел все же на вызов в дом твоих родителей. Мне очень жаль, что он все же пришел». И Тристан сожалел не меньше. Петер призвал подлеца к ответу, притащил в суд и обвинил во всем, что тот натворил. К его подлогу, халатности, мошенничеству и дезертирству могли бы добавить и многие вскрывшиеся в ходе расследования пакости, но суду хватило доказательств, чтобы приговорить этого последнего человека к повешению. «Вдобавок выяснилось по показаниям доктора, что дезертир этот неизлечимо болен срамной болезнью и гниет заживо. Так что смертью в петле его избавили от мук, а мир – от лишних злодеяний, которые он творил без меры, распоясавшись из-за близости смерти». Свершив справедливость, сэр Мерсигер отбыл обратно в Пальер-де-Клев с тем же тяжелым сердцем, с которым приезжал. Ничто не приносило ему покоя, писал он. И Тристану теперь тоже ничто не принесет.

Думать о заговорах агнологов, ссылаясь на их связь с родителями, было куда как… слаще. Тристан нашел в эскалотском слово, которое описывало его жажду Истины и мести. В идее о том, что Лига избавлялась от неугодных таким кровавым способом, вскипала ярость и надежда, что, разрешив задачу, Тристан избавит мир от огромного зла. «Великого зла», – он размышлял таким образом. Но зло оказалось маленьким, если не сказать мелким. Его раздавили, как вредное насекомое, переносящее малярию. С ним справился один человек. И вместе с тем дезертиром закончилась история о справедливости. Никаких заговоров, подстроенных убийств, сокрытия улик. Пустое. Пустое, как и взгляд Тристана. Он неумолимо терял смыслы жизни в последнее время. «Всегда под землею одной ногой», – разжалобился к себе Тристан, в который раз оглядывая письма. Он выучил их содержимое наизусть, но все равно смотрел сквозь пелену жара. Тело его ныло от температуры, суставы крутило. Тристан пил обезболивающие так часто, как позволяли предписания врачей. Он бы стойко выдержал физические муки без медикаментов, но таблетки притупляли и другую боль. Тристан пользовался правом ими заглушать и чувства. Друзья рвались его навещать, но рыцарь прикинулся заразным и кашлял, отвечая из-за дверей, хотя кашля у него среди симптомов и не числилось. Зато порой сморкаться в носовой платок и просить не приближаться было очень удобно. У людей текут сопли по самым разным причинам.