Стамбул Стамбул

Вампиры, сосущие во мраке кровь юных дев, возвращались в свою пещеру. Волки, на куски разрывающие в чаще беспомощных детей, проходили через железную дверь. Повсюду распространялся тошнотворный запах. Мы были будто путники в пустыне, упавшие в колодец и ждущие, когда же мимо пройдет караван и вызволит нас. Мы мечтали однажды проснуться далеко-далеко отсюда, на горячих песчаных барханах, где не слышен скрип железной двери. Мы были беспомощны, словно корабль, попавший в свирепую бурю. Каждый считал себя тем единственным матросом, которому удастся спастись, но и страх оказаться среди погибших не отпускал нас.

Мы ждали, не смея пошевелиться, и прислушивались. Открылась дверь одной из камер, потом захлопнулась. Мучители пошли дальше, с грохотом распахнули другую дверь. Раздался пьяный смех, затем послышалась песня, в которой невозможно было разобрать слов. Голоса и шаги стали приближаться к нашей камере. Следователей было много, они очень сильно шумели и невыносимо воняли. Остановились перед нашей камерой. Но открыли не нашу дверь – они притащили Зине в камеру напротив. Ругань. Бессмысленные смешки, как у пациентов психиатрической больницы. И наконец – удаляющиеся шаги.

Демиртай встал, осторожно подошел к двери и заглянул в прорезь. Потом обернулся к нам:

– Зине не видно. Но ее только что привели. Скоро встанет. Я подожду.

Он даже не обращал внимания на то, что стоит босыми ногами на холодном бетоне.

Жизнь в камере состояла из повторений. Медленно вращалась тьма над нашими головами, мы говорили об одних и тех же людях, об одном и том же городе, цеплялись за одну и ту же надежду. И тем не менее каждый день мы начинали с мысли о том, что он – новый. Смотрели друг на друга так, словно впервые встретились. Сообразив, что в круговороте боли мечты наши тоже ходят по кругу, на некоторое время замолкали. Если у счастья есть пределы, то должны же они быть и у несчастья? Если есть пределы у смеха, то может ли быть беспредельной боль? Мы каждый день находили новые поводы для того, чтобы посмеяться, но уже чувствовали, что и смех наш каждый раз все тот же, и начали понимать, что подходим к какому-то новому порогу.

Подняв голову, мы смотрели в потолок и пытались вспомнить, состоит ли из повторений жизнь в том Стамбуле, что наверху. Прилавки на базарах, голуби близ мечетей, голоса детей, выходящих из школы, – одинаковы ли они на европейском берегу и на азиатском? Одинаково ли течение Босфора во всех прибрежных районах? Все ли новорожденные одинаково кричат, все ли старики, умирая, испускают одинаковый последний вздох? Мы думали о смерти. Похожа ли одна смерть на другую, повторяют ли они друг друга?

– Зине Севда подошла к прорези, вас зовет, – сказал Демиртай.

– Обоих?

– Да. Она хочет с вами поговорить.

Я помог дяде Кюхейлану встать, и мы вместе сделали два шага к двери. Прищурились, привыкая к свету из коридора. Увидев Зине, радостно улыбнулись, словно узрели собственную дочь.

– Как ты? – написал дядя Кюхейлан.

– Хорошо. А вы?

– Мы тоже, доченька.

Заплывший левый глаз Зине сильно распух, синяков на лице прибавилось. Трещина, рассекшая нижнюю губу, стала заметнее. Шея была черной от грязи, сальные волосы прилипли к ней. Девушка внимательно оглядела меня, словно подсчитывая раны на моем лице:

– Доктор, а ты как?

– Я-то в порядке, а вот тебе после допроса нужен покой. Ложись, поспи.

Не дождавшись, пока я допишу свой ответ, Зине Севда быстро начала чертить в воздухе новый вопрос:

– Вы рассказываете друг другу свои тайны?

– Нет, – ответил я.

Дядя Кюхейлан и Демиртай кивнули, подтверждая мои слова.

– Уверены? – спросила Зине Севда.

– Что ты хочешь этим сказать?

Что она хотела сказать?

Время, свободное от пыток, мы проводили во сне, за разговорами или молча трясясь от холода. Рассказывали о своих мечтах, творили себе собственное небо. И берегли друг от друга свои тайны, как бережет их Стамбул.

– Доктор, – написала Зине Севда. Ее палец на мгновение нерешительно застыл в воздухе. – Следователи знают твою тайну.

Мою тайну?

Я сглотнул. Закрыл глаза, ноющие от света, протер их и снова открыл.

– Как они могли узнать?

– Ты сам рассказал.

– Нет, на допросах я ничего не говорил.

– Не на допросе, в камере. Среди вас оказался их человек. Ему ты и рассказал.

– Что ты говоришь, доченька?

Что она говорила?

Зине Севда терпеливо выводила в воздухе слово за словом:

– Во время пыток я потеряла сознание, потом пришла в себя. Следователи положили меня у стены, а сами разговаривали. Я слышала их разговор. Вчера один заключенный, пока его вели на допрос, сорвал с глаз повязку, выхватил у охранника пистолет и наугад открыл огонь. Потом побежал по коридорам, сам не зная куда. Далеко не ушел. Его взяли в кольцо и без колебаний застрелили. Мы вчера слышали эти выстрелы.

Зине Севда ненадолго остановилась, желая убедиться, что мы прочитали написанное ею, и продолжила: