Стамбульский бастард

От такой резкости Асия, кажется, растерялась и немного разозлилась, но была заинтригована. Ее лицо побледнело и застыло в свете мерцавшего монитора. Она всегда старалась сделать так, чтобы прошлое оставалось как можно дальше от будущего, к которому она стремилась. Она надеялась, что, с какими бы мрачными и печальными воспоминаниями ни было сопряжено это прошлое, оно все равно не сможет ее поглотить. Хотя на самом деле прекрасно знала, что, как ни тошно это признавать, прошлое продолжает жить в настоящем.

Всю жизнь я хотела не иметь прошлого. Быть безотцовщиной – это не столько значит, что у тебя нет отца, сколько – что нет прошлого. А вы хотите, чтобы я это прошлое приняла и покаялась за какого-то мифического отца.

Ответа не последовало. Но Асия, похоже, его и не ждала. Она продолжала печатать, словно пальцы ее действовали сами по себе, словно она двигалась на автопилоте.

А может быть, то, что у меня самой нет прошлого, как раз и поможет мне понять вашу привязанность к истории. Я могу признать, что для людской памяти важна преемственность. Да, могу. И я прошу прощения за все страдания, что мои предки причинили вашим предкам.

Анти-Кавурме этого было мало.

Да что толку в том, когда ты тут у нас прощения просишь. Ты покайся громко, публично, на глазах у всего турецкого государства.

Армануш вдруг не удержалась, схватила клавиатуру и тоже встряла.

Ой, да ладно! Это Мадам Душа-Изгнанница. Чего она этим добьется? Разве что нарвется на неприятности.

И пускай! Этим она докажет, что настроена всерьез!

– разошелся Анти-Кавурма.

Ему не успели ответить, потому что на экране появился весьма неожиданный комментарий.

Знаете, моя дорогая Мадам Душа-Изгнанница, моя дорогая Девушка по имени Турка, иные армяне диаспоры вовсе не хотят, чтобы турки признали геноцид. Тем самым они выбьют почву у нас из-под ног и разрушат наши крепчайшие узы. Точно так же, как турки привыкли отрицать свои преступления, так и армяне привыкли окукливаться и упиваться ролью жертвы. Похоже, обеим сторонам пора менять привычки.

Это был Барон Багдасарян.

– Они все еще не спят. – Тетушка Фериде ходила взад-вперед перед комнатой девочек. – Там что-то случилось?

Старшее поколение уже ушло спать, тетушка Севрие тоже легла, как полагается добропорядочной учительнице. Тетушка Зелиха отключилась на диване.

– Иди-ка ты спать, дорогая, а я посижу у них под дверью, послежу, чтобы все было в порядке, – сказала тетушка Бану, положив руку на плечо сестры.

Временами, когда болезнь усиливалась, тетушка Фериде начинала панически бояться какой-то непонятной внешней угрозы.

– Давай-ка я подежурю в ночную смену, – улыбнулась тетушка Бану, – а ты пойдешь спать. И помни, по ночам в голове у тебя поселяется незнакомец. Никогда не разговаривай с незнакомцами.

– Хорошо, – кивнула тетушка Фериде.

Она расслабилась, обмякла и была теперь словно девочка, зачарованно слушающая сказку. Совершенно успокоенная, она прошествовала в свою комнату.

Разлогинившись, Армануш сразу посмотрела на часы. Пора звонить маме. Она всю неделю звонила ей каждый божий день в одно и то же время, и каждый раз мама была недовольна тем, что она так редко звонит. Армануш набрала номер, заранее стараясь не слишком расстраиваться из-за того, что все снова будет точно так же.

– Эми!!! – почти завизжала Роуз. – Это ты, дорогая?

– Да, мама, как ты?

– Как я? Как я? – Роуз вдруг словно растерялась и перешла на сдавленный глухой полушепот. – Мне сейчас надо повесить трубку, но ты дай честное слово, что перезвонишь ровно через десять минут… Нет, лучше через пятнадцать. Я сейчас повешу трубку, ладно, соберусь с мыслями и буду ждать твоего звонка. Только ты обещай, что обязательно перезвонишь, слышишь, обещай мне, – твердила Роуз в истерике.

– Хорошо, мама, обещаю, – проговорила, запинаясь, Армануш. – Мама, ты в порядке? Что вообще происходит?

Но Роуз уже повесила трубку.