Стамбульский бастард

Она утверждала, что все важные события мировой истории случались в годовщину этого дня. Начиная с тех времен, когда Аллах принял покаяние Адама. В этот день Юнус (Иона) был выведен из чрева проглотившего его дельфина, Руми повстречал Шамса, Иисус взят на небеса, а Моисей получил скрижали с десятью заповедями.

– Спроси Армануш, какая самая важная дата в армянской истории, – сказала тетушка Бану Асии, полагая, что, скорее всего, событие придется на этот самый день.

Армануш ответила не раздумывая, как только ей перевели вопрос:

– Геноцид.

– Не думаю, что это впишется в твою схему, – улыбнулась тетке Асия, но переводить ответ не стала.

На кухне появилась тетушка Зелиха, с сумочкой в руках, и скомандовала:

– Так, направляющиеся в аэропорт пассажиры, пора, все в машину!

– Я с вами! – Асия бросила поварешку на прилавок.

– Мы этот вопрос уже обсудили, – безучастно и каким-то не своим голосом возразила тетушка Зелиха. С такой жутковатой хрипотцой, словно ее устами говорил кто-то чужой. И этот чужой приказал: – Ты, милочка, остаешься дома.

Больнее всего было оттого, что Асия не могла понять, что выражало ее лицо. Она чем-то расстроила мать, но не могла взять в толк чем, разве что самим фактом своего существования.

– Ну и чем я ей на этот раз не угодила? – всплеснула руками Асия, когда тетушка Зелиха и Армануш ушли.

– Ничем, дорогая, она тебя так любит, – проговорила тетушка Бану. – Оставайся со мной и с моими джиннами. Вот сейчас все вместе доделаем ашуре и пойдем по магазинам.

Но Асии совсем не хотелось никуда идти. Со вздохом она зачерпнула горсть гранатовых зерен, чтобы украсить оставшиеся вазочки. Она равномерно сыпала зерна, словно оставляла путеводные знаки, чтобы потерявшийся ребенок нашел дорогу домой. Ей подумалось, что в прошлой жизни гранатовые зерна могли быть маленькими драгоценными рубинами.

– Тетушка, – повернулась Асия к старшей тетке, – а что случилось с твоей золотой брошкой? Помнишь, у тебя была такая, в виде граната? Где она?

Тетушка Бану побледнела, восседавший, как обычно, на плече мсье Стервец шепнул ей на ухо:

– Что заставляет нас вспоминать и задавать вопросы?

Страшный, ужасающий Всемирный потоп начался с пары легких, неслышных капель дождя. Никто не заметил эти случайные капли, предвестницы надвигающейся катастрофы. А на небе собирались мрачные тучи, серые и тяжелые, словно налитые свинцом и полные дурного глаза. Сквозь просветы в облаках смотрел немигающий небесный глаз и оплакивал людские прегрешения, по слезе за каждый грех.

А вот тетушку Зелиху изнасиловали в ясный день. На синем небе не было ни облачка. Она еще многие годы помнила, какое в этот злосчастный день было небо, и не потому, что обращала взоры к небесам, взывая к божественной помощи Аллаха. Нет, просто в какой-то момент, когда, придавленная его весом, она уже не в силах была отбиваться, голова ее свесилась с кровати, а взгляд уперся в небо, по которому медленно плыл оранжево-черный рекламный воздушный шар с огромной надписью «Кодак». Зелиха с содроганием представила себе чудовищный фотоаппарат, ежесекундно снимающий все происходящее на земле. Моментальный снимок, как на «Полароиде»: комната в стамбульском особняке, сцена изнасилования.

Она с утра оставалась у себя в комнате, наслаждалась одиночеством, что в их доме было редкой удачей. При отце им вообще не разрешалось закрывать двери комнат. Уединение вызывало подозрения. Все должно было быть на виду, открыто. Запереться можно было только в ванной, но и там, если задержишься, сразу начинали стучать. Только после смерти отца она смогла наконец закрывать дверь и оставаться наедине с собой. Мать и сестры, впрочем, не признавали ее потребности в уединении. Зелиха часто мечтала о том, как здорово было бы съехать и жить одной, в собственной квартире.

Женщины с утра пошли на кладбище навестить могилу Левента Казанчи, но Зелиха сослалась на недомогание. Она не хотела идти туда вместе со всеми. Уж лучше пойти одной, присесть на пыльную землю и задать отцу пару вопросов, на которые он так и не ответил при жизни. Почему он был так холоден и жесток к собственной плоти и крови? Зелиха хотела бы знать. Еще она хотела спросить: знает ли он, что его призрак до сих пор не дает им покоя? Они по сей день порой боятся говорить в полный голос, чтобы не побеспокоить папу. Левент Казанчи не переносил шум, а детский гомон – особенно. Они, даже еще совсем малышами, должны были разговаривать только шепотом. Каждый ребенок в семье Казанчи первым делом был обязан уяснить принцип «4 П»: Плакать При Папе Плохо. Этот принцип неумолимо действовал в любой момент их жизни. Если ты, например, споткнулся и разбил нос или коленку, то надо сдержать слезы, крепко зажать рану, на цыпочках прокрасться вниз на кухню или еще дальше, в сад, удостовериться, что тут никто не услышит, и только тогда разреветься от боли. Они надеялись, что если все сделать правильно, то отец, может быть, не будет сердиться, только расчет этот, увы, никогда не оправдывался.