Стамбульский бастард

Зелиха помахала ногами и посмотрелась в зеркало. Налила в ладонь еще немного лосьона и, медленно втирая его в кожу, принялась внимательно и восхищенно разглядывать свое тело. Она прекрасно знала, что красива, и не пыталась это скрыть. Мать говорила, что красивым женщинам надлежит удвоить скромность и вдвое больше остерегаться мужчин. Но Зелиха считала, что это дешевый треп женщины, которая сама никогда не была хороша собой. Зелиха неспешно поднялась, лениво прошлась по комнате и вставила в магнитофон кассету. Это был записанный в национальном стиле альбом ее любимого исполнителя, транссексуала с абсолютно божественным голосом. Он начинал карьеру как мужчина, играл героя-любовника в мелодраматических фильмах, а потом сделал операцию и стал женщиной. Теперь это была певица, выступавшая в ярких костюмах, со сверкающими аксессуарами и множеством драгоценных украшений. Зелиха бы тоже так ходила, будь у нее деньги. Зелиха ее обожала, скупила все альбомы. Певица должна была уже выпустить очередной диск, но ей недавно запретили выступать военные, которые все еще оставались у власти, хотя государственный переворот случился три года назад. У Зелихи была целая теория, объяснявшая, почему генералы не желали выпускать трансгендерную певицу на сцену.

– Они видят в ней угрозу, – подмигнула она Паше Третьему, который белоснежной меховой подушкой свернулся на кровати и глядел на нее узкими щелочками изумрудных глаз. – У нее ведь такой божественный голос и такие броские наряды. Уверена, эти генералы просто боятся, что, когда она появится на экране, никто не захочет больше слушать их хриплые голоса и смотреть на их лягушачьи мундиры. Что может быть хуже военного путча? Военный путч, который никто даже не заметил!

И тут в дверь постучали.

– Дурочка, ты что, сама с собой разговариваешь? – воскликнул Мустафа и просунул голову в дверь. – Сделай потише!

Карие глаза Мустафы горели юношеским пылом, темные волосы были густо намазаны бриолином и зачесаны назад. В целом его можно было бы назвать красавцем, если бы не появившийся бог знает когда тик. Когда Мустафа что-то говорил, он всегда наклонял голову к правому плечу резким механическим движением. Особенно заметно он дергался при посторонних или если сильно волновался. Люди иногда думали, что это от смущения, но Зелиха считала, что это признак неуверенности.

Опершись на локоть, она пожала плечами:

– Я могу слушать то, что хочу, и так, как хочу.

Но вместо того, чтобы поругаться с ней и уйти, хлопнув дверью, Мустафа замер. Кажется, ему что-то пришло в голову.

– Зачем ты носишь такие короткие юбки?

Оторопев от столь неожиданного вопроса, Зелиха уставилась на брата и впервые заметила, какой мутный у него взгляд. Похоже, в этом году он окончательно стал задротом.

Она так вслух и сказала:

– Задрот.

Мустафа притворился, что не слышал, обвел глазами комнату и спросил:

– Это что, моя бритва?

– Да, – призналась Зелиха, – я собиралась поставить ее на место.

– И что ты делала моей бритвой?

– Тебя не касается, – ответила она несколько неуверенно.

– Не касается? – нахмурился Мустафа. – Ты пробираешься в мою комнату, воруешь мою бритву, бреешь ноги, чтобы потом демонстрировать их мужикам в округе, и еще говоришь, что это не мое дело? Послушай, что я тебе скажу. Ты, черт возьми, ошибаешься, милочка! Мое дело следить за тем, чтобы ты вела себя прилично.

Зелиха сверкнула глазами:

– Ты бы нашел себе другое занятие. Пойди подрочи лучше!

Мустафа стал пунцовым. Он с ненавистью посмотрел на сестру. В последнее время стало очевидно, что у него проблемы с женщинами. Несмотря на то что Мустафа вырос, окруженный множеством женщин, как старых, так и молодых, и привык быть в центре их внимания, он фатально отставал от сверстников во всем, что касалось взаимодействия с противоположным полом. В свои двадцать лет он словно застрял на опасном пороге между мальчиком и мужчиной. Он не мог ни вернуться назад, ни перескочить вперед. Он только чувствовал, что в его нынешнем положении было тревожно и небезопасно, и это ему не нравилось. Мустафе внушали отвращение пробудившиеся в его теле плотские желания, но они же были для него постоянным соблазном. Прежде ему удавалось сдерживать свои порывы, не в пример одноклассникам, которые только и делали, что мастурбировали. С тринадцати до девятнадцати лет он успешно подавлял «ЭТО», как он называл мастурбацию.