Стамбульский ребус

Я прислонился спиной к входной двери. Картины на стенах, темно-зеленые покрывала на диванах, сделанный еще отцом стол, старый ковер на полу — все начало сливаться. Что со мной? Я заплакал. Боль снова напомнила о себе. Нет, я не забыл их. И никогда не забуду. Они были не просто женой и дочерью. Они — две невинные жертвы, погибшие при взрыве бомбы. На их месте должен был быть я. Единственный, кому следовало умереть в тот день. Судьба это или случай — можно называть как угодно… Просто события, которые нельзя изменить или проконтролировать, выстроились в цепочку вопреки нашим желаниям.

Мне не следовало вытаскивать все это наружу сейчас. Я не мог так поступить ни с Евгенией, ни с самим собой. Гюзиде и Айсун были бы против. Или нет? Не знаю. Но мучить себя не имело смысла. Угрызения совести были невыносимы. Поэтому Евгения никак не решалась прийти ко мне. Вот почему она столько раз спрашивала, уверен ли я в своем решении. Она знала меня лучше, чем я сам.

Нужно было срочно взять себя в руки. Евгения придет через час. Я оставил пистолет, кобуру и багет на столе в прихожей, а сам отправился в ванную. Взглянув в зеркало, увидел, что во мне не осталось и следа от уравновешенного и серьезного полицейского, который всего пару часов назад допрашивал Лейлу и припер к стенке Намыка, от уверенного, привыкшего отдавать четкие приказы инспектора, всегда хладнокровно державшего себя в руках. В зеркале отражался сломленный, уставший человек с глазами, полными слез. К такому ничего, кроме жалости, не испытываешь. Тяжелая утрата, с которой я боролся долгие годы, вырвалась наружу и попыталась завладеть мной. Если сдамся, рассыплюсь на части.

Открыв кран, я подставил ладони под ледяной поток и плеснул водой себе в лицо. Чувство было очень приятным. Как будто подул сильный ледяной ветер. Я проделал так еще несколько раз. Но и этого оказалось недостаточно. Мне нужно было что-то посильнее. Я сунул голову под кран и застыл так, позволяя воде смыть боль и печаль, которые сквозь кожу сочились мне в душу.

Всепожирающий огонь

Если бы Евгения увидела меня в таком виде, она бы сразу поняла, в чем дело. Я поднялся наверх, вытер голову полотенцем и переоделся. Выпив немного ракы, почувствовал себя лучше. На улице сгущались сумерки, и блики от фонарных столбов падали на ковер в гостиной, создавая причудливые тени. Я не стал включать свет и даже не взглянул на стол в другом конце комнаты, на котором стояли приготовленные Арифом блюда. Усевшись в кресло рядом с окном, медленно потягивал ракы. С каждым выпитым глотком расслаблялся все больше.

Через приоткрытые занавески виднелись стены соседних домов с осыпавшейся штукатуркой, крыши из красной черепицы и выцветшие трубы. Как приятно было смотреть на эти простые жилища и как приятно было видеть их скромных хозяев. Эти люди стоически переносили все подбрасываемые жизнью трудности. Наблюдая за ними, я всякий раз думал, что не стоит воспринимать жизнь слишком серьезно.

Я все сидел и сидел в кресле, пока наконец звон старинных часов, доставшихся мне от покойного отца, не возвестил о скором приходе Евгении. Нужно было взять себя в руки. Или хотя бы сделать вид.

Первым делом я задернул занавески. Мне не хотелось, чтобы Евгения увидела эту простую картину за окном. Включив свет, я поразился разнообразию блюд на столе. Ариф обещал, что стол произведет впечатление, и в этом не было ни капли преувеличения. Он предусмотрел все: от посуды и столовых приборов до графина с ракы, стаканов и даже салфеток. Мне оставалось только поставить рыбу в духовку и достать ее, как предупредил Ариф-уста, ровно через полчаса.

Только я подумал, как отблагодарить своего приятеля за старания, как раздался звонок в дверь. Меня охватило чувство, близкое к панике, но отступать было поздно. Глубоко вздохнув, крикнул, что иду. Спустился по лестнице вниз, открыл дверь.

Она стояла передо мной в белом коротком жакете и бежевом платье. В руках — огромный букет ромашек, на губах — застенчивая улыбка, а в зеленых глазах — растерянность.

— Привет, Евгения, проходи, — после моих слов неуверенность в ее взгляде исчезла.

— Благодарю, — ответила она, но заходить не стала. Показала на Бахтияра. — Классный пес. Твой?

Мгновенная симпатия к собаке — в этом не было ничего фальшивого. Евгения всегда была открытой и искренней. Особенно в сравнении со мной.

— Ты про Бахтияра?

— Бахтияр? Красивая кличка.

— Да, вроде как мой, — отреагировал я, в тысячный раз мысленно благодаря пса за то, что он помог мне начать разговор. — Мы тут за ним вместе с соседями присматриваем.

На губах у Евгении появилась улыбка. Такая же невинная, как ромашки в ее руках.

— У него такой любящий взгляд.

Я подумал, что после этих слов Евгения зайдет в дом, но она осталась стоять в свете фонаря и, обернувшись, сказала:

— Чудесный район, Невзат. Таких мало осталось в Стамбуле.

— Что уж говорить, да. И люди здесь замечательные. Всегда можно забежать на чашечку чая и поболтать. Соседи приходят за кофе или солью в любое время.