Стамбульский ребус

Вечер пролетел незаметно. Евгения не захотела остаться на ночь. Признаться, я не был готов к тому, чтобы между нами в этот раз была близость, да и она, по-моему, тоже не хотела. Но совместный ужин в моем доме сам по себе был важным шагом. Выпив за Гюзиде и Айсун, мы немного расслабились. Я рассказал Евгении о том, как познакомился с Гюзиде, как у нас родилась Айсун. О трудностях, через которые мы прошли, когда меня отправили в командировку далеко от Стамбула. О хлопотах переезда и о том, как я привыкал к провинциальной жизни…

Она терпеливо слушала, а когда задавала вопросы, я отвечал на них открыто и честно, стараясь ничего не упустить. Самым странным было то, что между нами не возникло никакого отчуждения. Ведь обычно всякий раз, когда мужчина при новой возлюбленной заводит разговор о бывшей жене, возникает недопонимание. Нет, у нас не было ничего подобного. Евгения не осуждала и не обижалась. Я чувствовал, что все в порядке вещей. Возможно, наши отношения выходили за пределы типичных женско-мужских. Скорее всего, именно это и называют настоящей дружбой. Говорят, дружба и любовь взаимоисключают друг друга, что дружба лишает отношения страсти. Но так могут говорить только люди, не знакомые с Евгенией. Рядом с ней не превратятся в пепел ни любовь, ни страсть. Ее энтузиазм, искренняя преданность и жажда жизни только укрепляли наши отношения. Все то новое, что она привнесла в мою жизнь, помогало мне забыть про боль и грусть. Евгения, подобно легкому ветерку, придавала мне душевных сил и возвращала перу в лучшее.

Так было и на этот раз. Я не смог полностью избавиться от застарелой раны, но совместный ужин, начавшийся столь напряженно, завершился откровением для нас обоих. Мы очень сблизились. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов ракы, песни Мюзейен Сенар, прекрасно приготовленные Арифом-устой мезе, ну и рыбу, которую и конечном счете приготовила Евгения.

После ужина Евгения, несмотря на мои возражения, помыла посуду, а мне пришлось вытирать ее насухо. Я был в смятении, она видела это, но притворилась, что не замечает. Когда мы вышли, было около полуночи. Я собирался довезти Евгению до дома. Она было заикнулась о такси, но я потащил ее к своему старичку «рено». Евгении это понравилось. Она обожала проявления внимания с моей стороны, хотя никогда прямо не говорила об этом.

— Самое страшное в мире быть кому-то обязанным, Невзат, — сказала она. — Особенно когда речь идет о твоих любимых. Вот это еще хуже.

Мы сели в машину, я повернул ключ в замке зажигания, мотор закашлял, и я шутливо начал уговаривать его завестись. Потом ласково погладил руль, переключил передачу и осторожно нажал на педаль газа. Машинка слегка дернулась и выскочила на пустынную улицу.

Евгения краем глаза посматривала на меня.

— Ты сильно привязан к старым вещам?

— Да, очень, — ответил я, не отрывая глаз от дороги. — К этой машине, например. У нас с ней почти мистическая связь.

— Мне знакомо это чувство, — сказала она. — В Куртулуше у нас была соседка, мадам Пенелопа. Она уехала в Салоники пять лет назад. Здесь у нее никого не осталось, дети жили в Греции. Мадам Пенелопа сильно постарела. Если бы она осталась, то доживала бы свои дни в румейской больнице Балыклы. В конце концов родственникам удалось уговорить ее оставить родину и уехать к ним в Грецию. В день ее отъезда мы, соседи, пришли попрощаться. Бедная мадам Пенелопа… Полная отчаяния, она ходила по дому, поглаживая мебель: цветочные горшки, стулья, зеркала, шкафы и тумбочки, — и тихонько плакала, будто оставляла частичку себя.

«Не расстраивайся, Пенелопа, — успокаивала я ее. — Ты едешь к своей семье, к своим детям».

«Девочка моя, мне жаль не себя, а эти вещи. Что станет с ними после моего отъезда?»

Тогда я подумала, что она сходит с ума.

«Они неживые, — убеждала я ее. — Это всего лишь вещи, которые ничего не чувствуют».

«Ничего не чувствуют? — резко ответила она. — Это вы так думаете, юная леди. Все эти вещи пережили со мной гораздо больше, чем кто-либо из моих родственников. По крайней мере, они остались со мной, чего не сделали мои собственные дети. Разве они могут ничего не чувствовать? Только прислушайся — и услышишь. Они рыдают навзрыд из-за того, что я уезжаю. Но если ты не слышишь — другое дело».

Мадам Пенелопа и правда верила в то, что говорила. Что я могла ответить ей? Конечно, я молчала. А потом ушла, оставив ее наедине с вещами, ведь она провела с ними всю жизнь.

Чувства мадам Пенелопы, о которой рассказала Евгения, мне были очень хорошо знакомы.

— Знаешь, ее поведение абсолютно естественно для одинокого человека, — вздохнул я. — Ужасно, когда тебе не с кем разделить эту жизнь.

— Неужели ты чувствуешь себя одиноким? — в ее голосе не было ни смятения, ни насмешки.

Я не ответил на вопрос. Но Евгения знала, о чем я думаю.

— Я не могу в это поверить, Невзат! Ты не одинок. У тебя есть я, есть Али и Зейнеп…

Если бы я рассказал ей, что на самом деле творится у меня в голове, она бы обиделась. Или, того хуже, подумала бы, что я схожу с ума, как мадам Пенелопа. Поэтому я солгал.