Стамбульский ребус

— Что поделаешь, профессия такая.

— Очередное убийство?

— Да, — вздохнул я. — Что еще может быть? — Он готов был слушать меня, но мне не хотелось портить ему настроение, особенно в такую рань. — Сейчас не время говорить об этом. Ну, куда же мы едем?

— Сам-то как думаешь? — спросил он, усаживаясь на пассажирское сиденье. — К Демиру…

Я посмотрел на часы: было почти девять. По-хорошему, мне уже нужно быть в участке, но я хотел выслушать мнение моих друзей о вчерашнем ужине — точнее, их мнение о Евгении… Да и Али с Зейнеп кое с чем и сами могут разобраться.

— Черт возьми, почему бы и нет?! — тряхнул я головой, как в старые добрые времена, когда мы были пацанами, которые иногда прогуливали школу и гоняли в футбол.

Демир всегда просыпался рано, еще до восхода солнца. До полудня работал, после обеда ему нужно было вздремнуть часок, и он снова возвращался в строй. Мой друг был самый дисциплинированный человек на свете. И вовсе не потому, что пожил в Германии, — он просто родился таким. Его книги всегда были обернуты, тетради — аккуратно заполнены, рабочий халат — выстиран и наглажен, воротнички — накрахмалены. Эти привычки Демир перенял у своей матери Атие. До чего же дотошной она была! Как жаль, что ее в раннем возрасте настигла болезнь Альцгеймера. Отец Демира был очень строгим человеком, и Демир всегда боялся его. Но когда их мама заболела, Бюньямин-амджа никогда не терял надежды и ухаживал за женой до самой ее кончины. Атие-тейзе все забывала, но он постоянно разговаривал с ней, шептал слова любви. Казалось, все происходящее: болезнь матери и самоотверженность отца — совершенно не трогало Демира. Он просто наблюдал за ними с какой-то странной апатией. Было непонятно, то ли ему действительно наплевать, то ли он просто хотел, чтобы так казалось со стороны. Он постоянно пытался найти себе какое-то занятие. Что-то, что могло бы отвлечь его от жизненных проблем. Во время учебы это были уроки, а на каникулах — работа у отца в Ункапаны: Бюньямин-амджа держал лавку товаров для декора. Демир никогда не слонялся попусту. За единственным исключением: когда был с нами. Стоило нам оказаться рядом, как незаметно повзрослевший парень забывал обо всем и всех, включая самого себя, и уступал место беззаботному, веселому, вырвавшемуся на свободу ребенку. Мы гоняли мяч в саду священника или купались в еще не загаженных водах залива Золотой Рог. Наши веселые крики эхом разносились по всем улицам и закоулкам Балата. До той самой минуты, пока Демиру снова не приходилось возвращаться домой… Когда он уехал в Германию, я подумал, что это будет для него своего рода избавлением: вырвется за пределы дома, и перед ним откроются новые горизонты и возможности. Но когда спустя годы он вернулся, я понял, насколько ошибался: никакой перемены не произошло. Он остался таким же — волчонком-одиночкой, которого не суждено приручить. Однако он старался: очень уж хотел измениться.

Во время гражданской войны в Боснии Демир отправился туда и работал врачом-добровольцем под флагом ООН. Когда мы встретились с ним пару лет спустя, я спросил, зачем он это сделал. Демир полушутя-полусерьезно ответил:

— Элементарное невежество, Невзат…

— Но ведь ты поехал туда, чтобы помогать людям, нести им добро, — возразил я.

В его глазах появилось какое-то странное выражение.

— Люди и добро… Два практически несочетаемых между собой понятия, — сказал он и безразлично покачал головой. — Ладно, пусть будет по-твоему — я сделал это, чтобы помочь другим. Но в первую очередь я поехал ради себя. Мне было так скучно в Германии. Жизнь казалась мне бессмысленной. И я решил, что если окажусь лицом к лицу со смертью, то лучше пойму смысл жизни.

Демир говорил об очень важных вещах, но на его лице по-прежнему царило равнодушие.

— Ну и как, понял? — продолжил я свои расспросы. — В чем смысл жизни?

Непонятная улыбка появилась у него на губах.

— Нет у нее никакого смысла… Не врет ни религия, ни идеология: у жизни нет никакого смысла. Мне кажется, люди сами определяют этот смысл. — Я ничего не понял из его слов. И Демир заметил это. — Какая разница, Невзат?.. Это все слишком сложно и запутанно… Философы истязали себя тысячелетиями — и ничего не добились…

Вот таким и был Демир. Не раскрывал своих истинных мыслей и чувств. До сих пор не могу понять почему: то ли придавал этому большую ценность, то ли наоборот — ему было все равно.

Йекта, собственно, теперь тоже мало чем отличался от Демира. Но только теперь, потому что когда Хандан и их сын были живы, все, конечно же, было совсем по-другому. В его жизни был особый смысл, о котором как раз говорил Демир. Но после гибели близких Йекта стал похож на Демира. Думаю, именно поэтому они снова сошлись, несмотря на все, что произошло в предыдущие годы.

Мы припарковались перед входом в «балатский дворец» и зашли в сад. В беседке прямо под каштанами Демир накрывал для завтрака стол, за которым мы ужинали накануне вечером.

— Смотри, кого я привел! — издали крикнул Йекта.

Увидев меня, Демир удивился.