Станислав Лем – свидетель катастрофы

В связи с этим съездом «Трыбуна люду» заказала Лему статью о литературе, но потом отказалась ее печатать, сославшись на превышение объема. И тогда Лем издал ее в «Политике», предпослав введение, в котором заявил, что если бы писал статью сейчас, то уже не выступал бы за выход неподцензурной литературы из самиздатовского подполья, поскольку утратил веру в добрую волю властей. В самой статье он дал обширную выдержку из письма 1977 года профессору Суходольскому, в котором критиковал засилье цензуры, и добавил: «Патология литературной жизни в конце шестидесятых и в семидесятые проявила неслучайные сходства. С литературой было как с продуктовыми магазинами, с полок которых сначала исчезали высококалорийные, содержательные товары, заменяемые грустными шеренгами банок с огурцами, а потом пустоту заполняли приправы к отсутствующим деликатесам и картонки с подозрительным содержимым <…> Я утверждаю, что, если бы не выкристаллизовалась новая концепция профсоюзов как контрагента и стороны, с которой власть могла заключить соглашение, мы пережили бы непредставимые по последствиям общественные потрясения, поскольку страна неостановимо катилась к экономической катастрофе <…> Когда я не смог опубликовать отредактированную мной зарубежную книгу, поскольку ее перевел Станислав Бараньчак, то разорвал сотрудничество с „Выдавництвом литерацким“. Каков же был результат моей двухлетней „несгибаемой стачки“? Два года не выходили ни мои книги, ни та, которую перевел Бараньчак. Я потерял не уважение к себе, а уважение читателей». Лем признался, что публиковал за рубежом статьи под псевдонимом, и рассказал о работе с засекреченными данными в комитете «Польша-2000» – работе совершенно бесполезной, ибо ее результатами, как выяснилось, правительство совсем не интересовалось[1049]. На эту статью ответил заместитель главного редактора «Трыбуны люду», 47-летний Мариан Кушевский (между прочим, бывший спортсмен, обладатель серебряных и бронзовых медалей по фехтованию на Олимпийских играх и чемпионатах мира). По его словам, предложения написать статьи к съезду литераторов были сделаны целому ряду авторов, но с условием не выбиваться из объема. Проблем не возникло ни с кем, кроме Лема[1050].

Власть имущие отбивались от общественного натиска как могли. Профсоюзам крестьян и студентов отказали в регистрации, а генеральный прокурор издал тайный циркуляр, предписывавший подавлять деятельность «Солидарности» на местах. Однако благодаря одному из сотрудников судебной канцелярии этот документ всплыл на поверхность. Тогда милиция 21 ноября нагрянула с обыском в правление мазовецкой «Солидарности», а руководство профсоюза в ответ организовало всеобщую стачку и потребовало создать парламентскую комиссию для расследования работы милиции, госбезопасности и прокуратуры. «<…> Это уже предел», – заявил министр внутренних дел на заседании Политбюро. Приближалась десятая годовщина рабочего восстания на Побережье, власть ожидала массовых манифестаций, а «Солидарность» – советской интервенции. Чехословакия и ГДР закрыли границы с Польшей, одновременно атакуя в прессе разгул инакомыслия у соседей. На польской границе собрались советские войска, что вызвало огромное беспокойство не только в Польше, но и в НАТО. Вторжение казалось неминуемым. 3 декабря прошла незапланированная встреча премьер-министров ГДР и Чехословакии, а 4 декабря ЦК ПОРП обратился к гражданам с драматичным воззванием: «Соотечественники! Решаются судьбы страны и народа!» На следующий день заведующий отделом прессы ЦК заявил журналистам, что, если «власть ускользнет из рук демократии <…> польские коммунисты получат право и даже будут обязаны обратиться за помощью»[1051]. Чьей? Советской, разумеется. Вечером того же дня Каня с ближайшими сотрудниками вылетел в Москву на чрезвычайную встречу Политического консультативного комитета ОВД.