Станислав Лем – свидетель катастрофы

Для Лема это необычайное лето омрачилось самоубийством Фридерика – свояка, который занимался строительством его дома. Тот наложил на себя руки в середине июля, когда стачки только разгорались и никто еще не верил, что они станут началом слома однопартийной системы. Лем, и без того пребывавший в безысходности, должен был совсем погрузиться в пучину депрессии. Но подписание августовских соглашений заставило его воспрять духом. Он даже отважился направить в Швецию письмо в поддержку кандидатуры эмигранта Милоша на Нобелевскую премию по литературе (которую тот и получил). 26 сентября 1980 года Лем написал Врублевскому: «Не без страха смотрю в будущее, но сейчас есть определенное Novum, которого не было ни в 1956-м, ни в 1970 году, – институциональное». Он признавался товарищу, что не может писать художественную литературу, поскольку все время читает «Трыбуну люду»: «…Это будет похлеще любого триллера, всякий день пополудни с удовольствием наблюдаем в „Трыбуне“ какого-нибудь потеющего и дрожащего министра, который говорит, как сильно любит народ, которому предан всем сердцем».

Видимо, политический вихрь заставил Лема пересмотреть концепцию недописанного романа. В сентябре 1980 года он придумал новый сюжет, в котором Ийон Тихий копается в библиотеке, пытаясь с помощью нескольких компьютеров (каждый с особой программой анализа информации) понять инопланетную цивилизацию и все больше запутываясь в противоречивых версиях. Сам Лем сравнил это с тем, как если бы пришелец старался постичь Землю на основании изучения статей в «Правде» и в «Интернешнл геральд трибьюн». В итоге Тихий самолично выбирается на другую планету, чтобы провести осмотр на месте, – именно такое название и получил роман, который Лем уже в марте 1981 года сдал в «Выдавництво литерацке»[1047]. «Это какая-то пирамида, пагода фантастических сущностей и аллегорий, вырастающих одно из другого. И какая забава! Лем встает в четыре утра и пишет, чуть не лопаясь от смеха», – отметил Щепаньский 7 декабря 1980 года[1048].

Все эти месяцы поляки напряженно следили за процессом регистрации «Солидарности». Заявление было подано 24 сентября, но лишь 10 ноября варшавский воеводский суд, которому Госсовет поспешно предоставил право утверждать уставы новых организаций (что не предусматривалось никакими правилами), внес независимый профсоюз в реестр официальных структур. Камнем преткновения было требование убрать из устава профсоюза право на забастовку и внести туда пункт о руководящей роли партии. Страсти кипели: «Солидарность» провела 3 октября всеобщую предупредительную стачку, а вроцлавские железнодорожники, которым так и не повысили зарплат, в конце октября и вовсе устроили недельную голодовку. Одной «Солидарностью» дело не ограничилось. 16 сентября с подачи диссидентов возник Согласительный комитет научных и творческих объединений. Спустя пять дней свой независимый профсоюз решили создать крестьяне, через месяц – студенты, а в последний день октября сменилась власть в Объединении польских журналистов, где председателем стал тот самый Стефан Братковский, который так высоко ценил Лема. И самое скандальное: в Торуни собралась консультативно-согласительная комиссия парторганизаций, затеявшая нечто вроде внутрипартийной «Солидарности». Наконец, в декабре 1980 года состоялся съезд СПЛ, избравший председателем Щепаньского!