Станислав Лем – свидетель катастрофы

В октябрьском номере парижской «Культуры» вышел еще один текст Лема – «Знаки вопроса». Главными вопросами он полагал состояние советского общества (насколько оно поддерживает диссидентов и недовольно строем?), степень зависимости от Москвы ее сателлитов, возможность остановить гонку вооружений, а также проблему «слон и Польша» (то есть полоноцентризм). Можно ли верить оптимистическому взгляду Владимира Буковского, считавшего, что диссиденты выражают настроения масс, – задавался вопросом Лем, – или лучше доверять пессимистической оценке Александра Зиновьева, писавшего, что покорный homo soveticus – это диагноз подавляющего большинства населения СССР? Анализируя обе эти опции, Лем пустился в сравнение марксизма и нацизма – двух наиболее кровавых, по его мнению, идеологий в истории человечества, из коих вторая более жестокая, зато первая более лживая. «Уже давно подмечено, что необходимым элементом тоталитарной власти является мощный враг <…> Без юдофобии Гитлера нелегко было бы свести всех противников к общему знаменателю, то есть создать образ врага. Усиленно внедряемая ложь помогает объединять массы, а упорное повторение расчеловечивает врага – вплоть до истребительного финала (поэтому те, кто был в III рейхе „диссидентами“, оказывались так называемыми „белыми евреями“, если у них в жилах не текло ни капли „неарийской“ крови) <…> Марксизм как идеология лучше подходит для узаконивания тоталитаризма, чем национал-социализм. Он выглядит более научно, претендует на универсальность, объясняет мировую историю и обещает всем, кроме эксплуататоров, рай на Земле. В марксизме, правда, враг классовый, но тут вступает в дело гибкость понятий. Евреи – враги не по причине „неарийства“, а поскольку они „сионисты“». Лем указывал на трудно искоренимое противоречие в советской политике, заключающееся в стремлении закрыться от мира и одновременно успешно соперничать с НАТО в технологической области, что требует открытости (хотя бы для научного обмена). «Орбитально-спутниковая передача информации будит в Кремле бешенство и страх. Это уже не догадка, а факт». И как раз этот факт склонял Лема к выводу, что Зиновьев не совсем прав: если homo soveticus возобладал в СССР, то зачем глушить западные передачи? Они все равно ничего не изменят. О степени зависимости сателлитов Лем говорил, что этого не знают ни сателлиты, ни Москва. А насчет гонки вооружений пророчил нарастающее отставание СССР в технологиях, ибо жесткая и закрытая система не приветствует инициативности, чему доказательство огромная разница в числе нобелевских лауреатов между СССР и США. Заодно Лем предсказывал, что через 30–40 лет Китай превратится в военную супердержаву, и это лишь добавит проблем Советскому Союзу. Поэтому он полагал недальновидными призывы к новой «разрядке», звучащие в том числе на страницах парижской «Культуры». Будущее же Польши Лем традиционно видел в мрачных тонах. «Любой мыслящий реальными категориями жаждет от власти движений, которые она не может себе позволить. Экономика в упадке. Вопрос внешнего долга не решается. Налицо отток молодежи, особенно рабоче-крестьянской, с важных в цивилизационной гонке факультетов высшей школы, так как автомеханик и столяр зарабатывают в пять раз больше дипломированного инженера <…> Правительство нуждается в профессионалах с высшим образованием и одновременно панически боится всего, что происходит в стенах университетов и политехнических институтов <…> Над всем этим „либералы“ из Политики изощряются в иносказательных поединках с кретинами из Жечивистости, которая общается с призраками и товарищами на Востоке, ибо в стране ее никто не читает…»[1114]