Станислав Лем – свидетель катастрофы

Блоньский начал с объяснения смысла стихотворения Милоша «Campo di Fiori», написанного в 1943 году: на площади, где сожгли Джордано Бруно, почти сразу возобновились веселые гуляния и бойкая торговля – так же и поляки радовались жизни, не обращая внимания на пылающее рядом гетто, пепел которого долетал до людей на каруселях. Казалось бы, что поляки могли поделать? Не они ведь уничтожали гетто. Вдобавок они сами тогда находились под чужой властью. Блоньский учитывает этот аргумент и приводит массу других, в форме диалога между поляком и его обвинителем: «Есть поляки-антисемиты, есть филосемиты, есть такие, которым все равно, и таких все больше. – Разумеется, есть разные поляки, но я спрашиваю о большинстве. Поляки всегда считались антисемитами, это не может быть случайностью. – Как это всегда? Ведь в то время, когда Англия, Франция, Испания выгнали евреев, те нашли убежище именно в Польше! – Да, но это было давно, в Средние века, тогда евреями везде гнушались, но с середины восемнадцатого века в современной Европе всегда были проблемы с польской нетерпимостью. – Так ведь с конца восемнадцатого века никакой Польши не существовало! – Но было польское общество, в котором евреи не могли найти себе места. Почему? – Мы тогда пребывали в неволе и должны были думать о себе. – Именно. Почему вы не думали о себе вместе с евреями? – Их было слишком много. У нас не было школ, судов, учреждений. Евреи даже не говорили по-польски. Предпочитали учить немецкий, русский… Но просвещенные люди призывали к ассимиляции, старались сблизить евреев и поляков! – А почему не наоборот? Почему евреи не могли остаться евреями? Вы устраивали погромы. Разве не известно почему? – Первые погромы были на Украине, их устраивала царская полиция… – Когда вы получили независимость, участь евреев совсем не улучшилась. Наоборот, антисемитизм становился все более ядовитым… – За двадцать лет невозможно переделать общество, а кроме того, разве по всей Европе тогда не было так же? После первой войны мы приняли евреев из России, после 1934 года – из Германии… – Может, это и правда, но вы относились к евреям как к гражданам второго сорта. А во время войны вы спасли очень немногих. – Есть в Израиле место памяти тех, кто спасал евреев, тридцать процентов фамилий там польские! – Но процент спасенных евреев был в Польше низкий, самый низкий в Европе относительно всего населения страны. – В 1942 году в Варшаве на восемь поляков приходились четыре еврея. Как восемь могут спасти четверых? – Как раз поляки выявляли евреев и выдавали их немцам. Или полиции, которая ведь была польская… – В любом обществе есть бессовестные люди. Вы не представляете, какова была немецкая оккупация в Польше! За укрывательство одного еврея расстреливали целые семьи с детьми! – Конечно, так было, но за конспирацию тоже жестоко карали, а все этим занимались. Евреи не хотели оставаться в Польше… – Им тяжело было жить среди воспоминаний. – Им тяжело было жить среди поляков, которые не хотели возвращать им магазины, квартиры, угрожали, убивали… Вы не слышали о погромах в Кракове, в Кельцах? – Погром в Кельцах был политической провокацией. – Ну и что? Если провокация и была, то пала на подходящую почву. Десять тысяч провокаторов? – Евреи часто гибли не за то, что были евреями, а за то, что были коммунистами. – А в 1968 году покидали Польшу тоже потому, что были коммунистами?» Приведя этот типичный диалог, Блоньский обратился к другому стихотворению Милоша, также написанному в 1943 году, – «Бедный христианин взирает на гетто». В нем переданы мысли христианина, лежащего среди убитых евреев и больше всего на свете боящегося, что его как необрезанного примут за одного из «помощников смерти». То есть он, сам жертва немцев, страшится, что в будущем его посчитают их пособником. Именно этот страх, по мысли Блоньского, и движет поляками, отрицающими какую-либо вину перед евреями. Тут-то он и привел в пример римских пап – Иоанна XXIII и Иоанна Павла II, – которые просили прощения за грехи христиан перед евреями, не стараясь оправдать христиан историческими обстоятельствами и чем-либо еще. «<…> Нужно признать, что именно в Польше антисемитизм был – особенно в XX веке – наиболее назойливым и ядовитым… Довел ли он до соучастия в геноциде? Нет. Когда читаешь, что о евреях писали перед войной, когда открываешь, сколько ненависти было в польском обществе, можно лишь удивляться, что за словами не последовали действия <…> Но от вины нас это не освобождает»[1155].