Станислав Лем – свидетель катастрофы

В 1996 году вышел сборник внецикловых рассказов Лема «Загадка», по доброй традиции содержавший в себе лишь одну новую вещь – «Матрас». Остальные двенадцать произведений представляли собой срез всего творчества Лема – от «Крысы в лабиринте» 1956 года до титульного рассказа 1981-го. Куда важнее для писателя был новый сборник фельетонов «Тайна китайской комнаты», который продолжал тему «Суммы технологии». В него вошли тексты, которые Лем публиковал в журнале PC Magazine. Презентация сборника прошла в новом краковском книжном Universitas, в связи с чем заместитель директора магазина выразил надежду, что он «будет работать под счастливой звездой, звездой Лема»[1285]. Писатель в свою очередь со свойственной ему прямотой признался, что никогда не читал журнала, для которого писал эти тексты[1286]. 33-летний научный сотрудник философского факультета Варшавского университета Павел Околовский (в будущем исследователь философии Лема), прочтя два последних сборника Лема, так подытожил свои впечатления: «Лем скорее философ, пишущий прекрасные романы и обожающий науку, нежели романист, обладающий собственной философией»[1287]. Кроме того, в газете Łączność («Лончность»/«Связь») Лема назвали «одним из интереснейших независимых мыслителей современности»[1288]. Это все было приятно, но тут же, словно для равновесия, в правом издании Gazeta Polska («Газета польска»/«Польская газета») Лему опять припомнили его пропагандистские вещи, да еще, что прискорбно, на фоне похвал разоблачительной книге Урбанковского – того самого антисемита, которого в 1986 году уволили из «Поэзии»: «Творчество Станислава Лема до 1956 года, сегодня уже классика соцреализма, было отмечено тремя маниями: Коммунизм, Бог и Империализм»[1289]. Этот выпад немедленно парировали в «Политике», заодно прорекламировав книгу Шпаковской о Леме[1290].

Однако это был не последний удар в том году. 1 октября 1996-го Щепаньский посетил уже очень больного Херберта. Поэт не мог дышать без респиратора, а потому испытывал агрессию ко всем вокруг, особенно к интеллигентам. «Атаковал Лема, Милоша, Колаковского и прочих», – записал Щепаньский[1291]. За что атаковал? За скептическое отношение к патриотам, конечно же. Херберт после своего интервью 1985 года стал настоящим знаменем правых, а потому его тяжелая болезнь вкупе с Нобелевской премией Шимборской вызвала бурные эмоции. Правые подозревали козни либералов, которые якобы не позволили выиграть премию «самому выдающему польскому поэту». Параноидальные настроения рождались из опыта: вот свершилась революция, а ответственности за прошлое никто не понес, – даже напротив: едва Ольшевский заикнулся о расчете с сексотами, его тут же отправили в отставку; в стране опять заправляли левые, выступавшие против польского папы и запрета абортов, и даже Урбан процветал, как и раньше. Или вот еще: бывший «коммунистический пропагандист» Лем в марте 1997 года стал почетным гражданином Кракова, в то время как кандидатура полковника Рышарда Куклиньского, который, рискуя жизнью, в 1981 году поставлял информацию ЦРУ, чтобы спасти Польшу от Советов, утонула в бесчисленных обсуждениях[1292]. Обозлишься тут.

Под раздачу попал и Бартошевский – министр иностранных дел в 1995 году. В декабре следующего года десять профессоров Люблинского католического университета на страницах «Газеты польской» обратились к епископу Эссена с протестом против вручения Бартошевскому награды им. Генриха Браунса за вклад в польско-немецкое примирение и в социальное учение церкви. Причина была та же – критика Бартошевским патриотической традиции. Однако от этого письма немедленно открестились епископат, сенат университета и редакции «Тыгодника повшехного», «Знака» и «Вензи». В общем, страсти кипели.