Станислав Лем – свидетель катастрофы

В 1998 году Лем дал новую порцию интервью, теперь уже Томашу Фиалковскому, который через два года на основе этих бесед выпустит книгу «Мир на краю» – этакое продолжение «Так говорил… Лем». Ничего нового относительно своего прошлого Лем тут не поведал, а просто повторил то, что уже говорил Бересю. Разве что на этот раз Лем позволил себе острые высказывания об СССР и России, но и тут не было ничего особенно нового в сравнении с его последними интервью. В остальном это были рассуждения о философии, истории, политике, литературе, науке, цивилизации и т. д., которые опять же были знакомы читателям по сборникам газетных заметок Лема. «Читателя, знающего многочисленные интервью Лема, книга удивляет своего рода мягкостью и сдержанностью. Лем как бы признал, что громы и молнии ничего не изменят, и решил со стороны наблюдать за безнадежными играми человечества», – написал Марек Орамус[1314].

Книга вызвала множество позитивных отзывов (хотя и не удостоилась широкой рекламной кампании), однако правые, которых Лем критиковал все более беспощадно, тоже не дремали. В декабре 2000 году по писателю ударил 63-летний музыковед и пропагандист джаза Кристиан Бродацкий. Он поймал Лема на уклончивых ответах Фиалковскому касательно его жизни во Львове «при первых Советах» (в 1939–1941 годах), припомнил ему вторую и третью части «Неутраченного времени» и рассказы из сборника «Сезам», но особенно резко обрушился на писателя за соучастие в антицерковной пропаганде Народной Польши. «Эти его признания в неверии сегодня столь же примитивны, как и полвека назад <…> Только стеклышко и око мудреца для него считаются (то есть только опытное и рассудочное познание. – В. В.). И в то же время он пеняет на зло современного мира, пророчит ужасные сценарии будущего, его потрясает поведение поляков в Третьей республике. А почему он не замечает связи между буйствующим материализмом и кризисом духовности? Сам он, случаем, никак этому не способствовал?»[1315]

Бродацкому и ему подобным ответил 73-летний телережиссер и журналист, ветеран АК Веслав Водецкий: «В Польше прощают пьянство, насилия, предательство и сто других грехов, но одного простить не могут – успеха. Уже Жеромский в „Снобизме и прогрессе“ обращал внимание на то, что портного донимает зависть, когда ксёндз становится епископом. Это явление усилилось в Третьей республике. „Колумбы“ девяностых годов, безупречные молодые волки и волки полинялые, которым не повезло, не спустят никому. Один такой в раздутом томе об улыбке Сталина или чем-то подобном, в разделе „Как в Министерстве общественной безопасности создавали Запад“ внушает, будто „Астронавты“ Лема являлись художественной имитацией, созданной по заказу гэбистов. Газета, имеющая в названии слово „польская“, называет Лема певцом коммунизма и безбожником <…> Министр внутренних дел Франтишек Шляхциц нанес Лему визит, увидел полки, заставленные переводами его книг, и прокудахтал: „Далеко вы зашли“. Завзятые инквизиторы размышляют, можно ли было в ПНР зайти так далеко без помощи Службы безопасности <…> Лем объявил, что „вышел из трамвая научной фантастики на остановке эссеистики“, поскольку „маскировка уже не нужна, можно писать напрямую“. И пишет напрямую горькие слова о мире и характере поляков, а истинные поляки очень этого не любят и утверждают, будто устами Лема говорит желчь, вызванная гордыней и недооценкой его творчества»[1316].

Между тем некоторых рецензентов книга интервью внезапно заставила искать схожие ноты в польской поэзии. Причем удивительным образом это оказывались поэты, чье творчество было близко Лему. «Читая Станислава Лема, Ричарда Докинза и Игоря Новикова, я по-прежнему думал о метафизическом воображении Болеслава Лесьмяна. И мне мерещилось, что я просто разглядываю разные стороны одного мира», – написал в «Тыгоднике повшехном» 49-летний критик Мариан Сталя[1317]. А 52-летний директор издательства «Знак» Генрик Возьняковский усмотрел параллели с Милошем: «Лем – настоящий потомок пессимистического Просвещения в лице его лучшего представителя Джонатана Свифта, и, как этот декан собора Святого Патрика, он тоже мастер иронии, злорадства и мизантропии – и одновременно великий филантроп, быть может мечтающий о том, чтобы „двуногие объекты его наблюдений оказались лучше, чем в сатире“ <…> Поэтому Лему тоже смело можно посвятить последние строки стихотворения Чеслава Милоша „К Джонатану Свифту“»:

Покуда есть земля под небом,
Ищи причалы новых странствий,
Вне этого прощенья нет нам.
Декан, я берегу наказ твой

[1318].