Станислав Лем – свидетель катастрофы

Лема все это безмерно удручало. Еще в апреле 2000 года, по свидетельству Щепаньского, его переполняли мрачные мысли. Огорчений добавляли семейные неурядицы сына: тот развелся с женой, которая забрала к себе дочь и в нарушение судебного постановления не позволяла Томашу и его родителям видеться с ней. Кроме того, Лем все чаще задумывался о смерти. Он еще пытался шутить, рассказывая, что секретарь подарил ему вечный двигатель, работающий, правда, на батарейках, и писатель решил, что, пока двигатель не остановится, он не умрет. А Земек, зная это, ночами менял батарейки. «В шкафу еще большой запас, так что не тревожьтесь за меня», – хихикал Лем[1350]. И все же здоровье его слабело, друзья умирали один за другим. В 1992 году погибла в автокатастрофе соседка по Клинам, Ноэми Мадейская – приятельница Барбары Лем, психиатр, которая двадцатью восемью годами раньше познакомила Лема и Щепаньского с действием псилоцибина (писатель потом использовал этот опыт в «Насморке»)[1351]. В январе 1999 года умер Турович, в октябре 2001 года – Хойновский, в феврале 2003 года – Щепаньский, в июне 2004 года – Хуссарский, в августе 2004 года – Милош.

Смерть Милоша вызвала новое столкновение патриотов и либералов. Поэта собирались похоронить в краковской базилике на Скалке – месте упокоения многих деятелей польской культуры. Однако группа парламентариев выступила против. Возник целый Общественно-патриотический комитет против осквернения Национального пантеона. Это было продолжение спора, длившегося с 1990 года, когда Милош опубликовал свой дневник двухлетней давности, в котором среди прочего критиковал Херберта за его нападки на литераторов в интервью 1985 года. Херберт ответил в следующем году скандальным стихотворением-пасквилем «Ходасевич». Потом польское телевидение в 1995 году и в 2001 году показало два документальных фильма о Херберте с резкими выпадами против польских литераторов, вносивших некогда лепту в сталинскую пропаганду (в том числе против Милоша). Сам Херберт, скончавшийся в 1998 году, нашел последнее пристанище на главном варшавском кладбище Повонзки, где лежат останки немалого числа знаменитостей. Но базилика на Скалке – это особое место, сродни Вавельскому собору, где стоят саркофаги королей и великих поэтов прошлого. Многие полагали, что Милош со своим негативным отношением к патриотам вообще и к межвоенной Польше в частности не достоин такой чести. В итоге нобелевский лауреат все же был погребен на Скалке, а Лем, прочтя в феврале 2005 года его опубликованную переписку с Гедройцем (тоже уже покойным), взялся рассуждать в прессе о возрождении эндеции. В качестве одного из примеров он указал на новое политическое образование – Лигу польских семей во главе с Романом Гертыхом (внуком Енджея и сыном Мацея), которую Лем, памятуя о пророссийских симпатиях эндеков, именовал Лигой российских подданных[1352]. Таким образом Лем бил правых их же оружием – уличал в связях с историческим противником Польши. В 2004 году он зашел с другой стороны, заклеймив идеологические корни польских правых в духе Милоша: «Уже во время оккупации мне пришло в голову, что гитлеровское нападение парадоксальным образом спасло нас от собственного фашизма. Его остатки витийствовали в подполье – „империя восстанет на нашей крови“, „Искусство и Нация“ и так далее, – но все это выгорело»[1353]. А еще, будто для индульгенции, Лем выпустил сборник «Письма, или Сопротивление материи», в котором опубликовал свою переписку с различными учреждениями в ПНР и со знакомыми, дабы наглядно продемонстрировать, как несладко ему приходилось в социалистической Польше. Вошло в сборник и то самое антисоветское послание Канделю, которого писатель не осмелился отправить в 1977 году[1354].