Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Я уже заранее мучился, что не смогу отобрать нужный дубль – так все они прекрасны. Но не пришлось: весь материал из-за дефекта пленки оказался браком. Мы узнали об этом, когда Ольги уже не было в экспедиции. Надо было начинать все сначала. При полной моей убежденности, что этого повторить невозможно. На месте актрисы… Мне даже не хотелось думать, что бы я сделал на ее месте. И вот, как опять часто бывает в кинематографе, у нас в распоряжении 1 день. Утром Ольга прилетит из Москвы, вечером у нее спектакль, она должна улететь обратно. Что может получиться в таких условиях? Оля прилетела: она не сказала ни одного слова осуждения – просто пошла в кадр. И не дадут мне соврать мои товарищи, она повторила все с той же силой и с теми же душевными затратами.

Я пишу об этом для того, чтобы еще раз подтвердить свою мысль о том, что Оля Остроумова – настоящая актриса. Я действительно сейчас не могу себе представить другой Женьки Комельковой, хотя видел множество женек в разных театрах страны, и все они прекрасны. Но вот такой она была одна, и то, что ее принял зритель и не осудили те, кто не смог сыграть эту роль в кино, прекрасная ее заслуга.

Я никогда не забуду, что женщины, прошедшие войну, подходили к ней на встречах и говорили ей слова благодарности. Значит, они приняли ее Женьку в свои ряды. Я никогда не забуду, как на встрече с убеленными сединами молодыми генералами и офицерами штаба Варшавского договора Оля сказала: «Вот я смотрю на вас, на ваши мундиры и ордена и думаю о простых девчонках, которых нет с нами, и это как-то ужасно несправедливо. Сделайте так, чтобы этого никогда не повторилось», – и заплакала, а в зале повисла долгая тишина.

Григорий Козинцев

2 января 1969 года.

Дорогой друг Стасик!

А почему Вы решили, что я Ваш фильм не видел? Я всегда радуюсь не отзывам и служебным успехам, а фильмам. Я его смотрел в Кисловодске и не написал, так как прочел, что Вы уехали в Японию.

Тогда еще раз обрадовался.

Фильм – очень хороший. И что главное – Ваш. Я считаю, что до этого Вас зря ругали: работа была хорошая. Но этот – Ваш. Вот что для меня важно.

Есть там одно сценарное положение, кажущееся мне менее убедительным, нежели все остальное: любовь Вашего героя к более молодой девице. Он ведь из-за этого хочет уйти: учебник по истории в этом случае не повинен.

Но это сущая мелочь. Однако у меня такой поганый характер, что нет того, чтобы тактично промолчать.

Кроме того, сама тема любви молодой бывшей ученицы к старому учителю как-то облагораживает нашего брата, лень старого учителя.

Другой хрен – дедушка Лир – свел меня с ума. Сочинение с каждым днем кажется все лучше, а понимания, как его снять, – все меньше.

Обнимаю Нину, она просто отлично играет. Ни чуточки карикатуры. Андрею – much love. Так держать всей семье.

Г. Козинцев.

Письмо жене Н. МЕНЬШИКОВОЙ

10 октября 1969 года.

Дорогая моя!

Все хочу тебе написать, и все рука останавливается. Может, и ни к чему все это. Может, на самом деле просто нервы расшалились.

Я ведь сбежал. Сбежал от самого себя. Если бы ты знала, до чего я сам себе противен. Да, конечно, я все время веселый, все время шучу, веселюсь и развлекаюсь, а на самом деле мне так плохо, как еще ни разу не было. Может быть, плохо именно потому, что все так хорошо. Все хвалят, все поздравляют. А за что? Уж давно руку подавать не надо.

И жена у меня замечательная на самом деле, и сын, и счастье у нас в доме. Чего ж я сбежал-то? Живи и радуйся.

Это, наверное, называется просто: с жиру бесится. А?

Придрался я, что мотор. И рыбу ловлю 3 часа в день. А в остальное время думаю. Пытаюсь разобраться. Тихо здесь.

Первую ночь, когда приехал и лег спать, показалось, что на свете вообще никого нет. Ночь черная была. Потому что тучи. И только ветер шумит да вода. Так тоскливо стало, что хотел сесть и уехать. А потом решил, что это тоже слабость.

Вот я живу теперь один. А на воду выедешь – так кажется, что на озере вообще никогда не было ни одного человека. Вода черная, и по ней плавают золотые листья. Если вдруг среди туч выглянет на секунду солнце, то вода становится золотая из-за деревьев, которые отражаются в ней.

Работаю. Читаю. Пишу.

Чем больше занимаюсь «Королевской ратью»[118], тем больше не понимаю, как ее сделать. Может, и от этого тоска.

Ты не ругайся. Я ведь знаю, скажешь: ну, совсем одурел мой-то. Да нет, не одурел. Просто противно, что просил у тебя денег. Ведь не один раз, а много. И уехал на твои деньги.

Я ведь на самом деле хотел куда-нибудь уехать. Совсем без денег и попробовать прожить. А потом приехать с будущей работой. Но вот сил хватило только на Валдай.

Нет, не пошлю я тебе это письмо. Все равно не поверишь, что дошел я.

За окном закат. Ярко-оранжевый. Интересно, пошла ты на юбилей ВГИ-Ка или нет. Я не пошел. Это тоже я себе испытание устроил. Вот, думаю, интересно, могу я сбежать от тщеславия. Там ведь все опять поздравлять будут и в президиум посадят, а что от этого человеку прибавится. Ничего ведь. Опять театр для себя и для всех.