Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

До сих пор для меня самого удивительно и непонятно то, что когда мы начинали работу над фильмом «А зори здесь тихие», то никому не приходило в голову назвать в числе кандидатов на роль Женьки Комельковой Олю Остроумову. Я думаю, что огромную роль в этом сыграло то, что, как и всегда, мы шли от внешности, а внешность Ольги Остроумовой – той, которую мы запомнили в фильме «Доживем до понедельника», – не казалась нам возможной в облике Жени Комельковой. Мы искали актрису на эту роль очень долго, при том что к моменту постановки фильма эту роль сыграло множество актрис в театральных спектаклях. Такие роли не так часто попадаются в нашей сценарной литературе, и многие актрисы мечтают сыграть такие роли. И поэтому мы занимались бесконечными поисками, никак не решаясь остановиться на определенной кандидатке. И тут нам помогла сама Оля: однажды она пришла к нам в группу вместе с Андреем Мартыновым, который уже тоже был артистом МТЮЗа. Оля пришла как бы только для того, чтобы поболеть за Мартынова, который пробовался на роль Васкова и судьба которого еще не была решена. Мы поговорили о том о сем, и в конце беседы Оля мне сказала: «Вы пробуйте, пробуйте, Станислав Иосифович, а играть Женьку буду я». Я знаю, чего стоила ей при ее огромной застенчивости и скромности эта фраза. Теперь я со всей уверенностью могу сказать, что еще во время «Доживем до понедельника» Оля уже была сложившейся актрисой. И не была Ритой Черкас в жизни. Она играла ее с глубочайшим проникновением в роль, и мне тогда казалось – и сейчас кажется, – что никто другой не смог бы ее заменить.

Женька в картине должна петь. Я не знал тогда, что Оля к тому же еще умеет играть на гитаре и петь, и поэтому несколько удивился, что она согласилась петь на пробе. Мы пришли в огромный павильон, в котором уже строились наши декорации для воспоминаний. Оля присела на барьер строившейся цирковой арены, взяла гитару и запела: «Он говорил мне…» Она пела тогда не так, как потом в картине, без всякой шутливости и ироничности. Она пела всерьез, так, как поют большие драматические актрисы. Потихоньку подошли рабочие, строившие декорации, осветители и стали слушать. И я вдруг увидел, что у Оли прекрасные Женькины волосы, огромные Женькины зеленые глаза, и почувствовал Женькину чистоту и застенчивость.

А потом Карелия, съемки, и тут она испугалась ответственности перед другими актрисами, у которых отняла эту роль, перед зрителем, уже успевшим по книгам и спектаклям полюбить этот образ, перед нами, решившимися снимать ее, – а вместе с ней испугались и мы и ударились в поиски внешности: мы замучили ее гримами, перекраской волос, примерками гимнастерок. Но, слава богу, мы во время одумались, и внутренние качества образа начали выходить на первый план и рождать внешнюю убедительность.

Обычно, когда актрис спрашивают, где им больше нравится работать, в кино или в театре, они считают признаком хорошего тона сказать, что, конечно, театр больше любят, и все молчаливо с этим соглашаются.

Я убежден, что, если спросить Ольгу, она не отдаст предпочтения ни тому, ни другому, потому что и то и другое для нее – серьезное дело, которому человек отдает себя без остатка. И все-таки мне хочется подчеркнуть при всем уважении к театру, что, на мой взгляд, Ольга Остроумова – великолепная кинематографическая актриса.

Мы снимали эпизод гибели Женьки Комельковой. Для меня самого так, как он был выписан в сценарии, он был несколько сомнителен и, я бы сказал, слишком эффектен. В подлинных обстоятельствах съемки он к тому же был крайне сложен физически: скалы, на которые падала Женька, обдирали не только гимнастерку, но и тело. Мне даже как-то неудобно рассказывать о задачах, которые я ставил перед актрисой. И дело не только в том, что они противоречили «системе», – они просто взаимоисключали друг друга: я просил, например, сыграть одновременно смелость и страх, беззащитность и силу, уличную девчонку и героиню. Оля только кивала. Мы не репетировали, а сразу начали снимать. Сняли сцену 7 раз, и все дубли были разными даже по тексту. Но уже в первый раз, когда я сказал «Стоп!», я увидел в глазах у многих, в том числе у старых кинематографических волков, таких, например, как художник по костюмам Эльза Рапопорт, слезы. Оля, на мой взгляд, сделала невозможное: она сделала условную сцену правдой, и так было 7 раз. Такое возможно только при полной самоотдаче и полном самозабвении.