Станция «Гермес»

Деревня встретила его дремотой и темнотой. Ни огонька во дворах, ни света от уличных фонарей. Молчали собаки, притихла домашняя живность, лишь изредка сонно всхрюкивал кабанчик. Окруженные садами, дома почти растворились во мраке. Торопясь, он миновал библиотеку, магазин, керосиновую лавку, но вдруг неожиданно для себя замедлил шаг.

В эту безлунную ночь статуя перед сельсоветом была почти не различима в темноте. На постаменте возвышалась человеческая фигура, выкрашенная серебрянкой. Одной серебряной рукой человек опирался на трость, а другой протягивал зрителю округлый бугристый предмет с хвостиком. Предмет напоминал не то ананас, не то гипертрофированную гранату-лимонку. Чтобы у зрителя не оставалось сомнений в происхождении предмета, на мемориальной доске было выбито крупным шрифтом:

СЛАДКИЙ ДАР ЛЮДЯМ.

Бледный свет от пластины отразил грубые черты, которыми скульптор наделил свое творение. Взгляд из-под кустистых бровей равнодушно смотрел поверх Антона, оставляя впечатление, что ни радости, ни удовлетворения от своего подарка людям ученый не испытывал.

Мемориальная доска содержала несколько строчек шрифтом поменьше.

«Здесь в 1875–1890 гг. жил и работал выдающийся биолог-селекционер В. П. Чурилов, автор передовых сортов сахарной свеклы. Память о великом ученом и его самоотверженном труде мы будем хранить вечно».

Пока он разглядывал памятник, дождь и ветер усилились. Его лицо хлестало крупными каплями, а он все стоял, сжимая в ладони теплую пластину и безуспешно пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли.

Ухоженная и окруженная заботой, статуя ученого возвышалась над ним, а где-то внизу, он знал, печально журчит подземный ручей сквозь скелет, прикованный к ржавой решетке, а голый череп скалится в каменные своды.

В этом таилось необъяснимое противоречие.

Кому-то понадобилось так запутать настоящий ход событий, что любой, кто рискнет в нем разобраться, неизбежно сойдет с ума от противоречивых версий и круговой поруки молчания, которые окружают эту историю. За этой непроницаемой стеной надежно упрятана истина, как игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце и так далее.

Что ж теперь, бросить все и уехать? Зачем ему, человеку постороннему, эта мутная история? Он даже не селекционер-растениевод, если задуматься.

Нет уж, возразил он самому себе. Раньше нужно было сматываться, пока эта история не коснулась его самого, не забралась под кожу, как клещ. Теперь уже поздно. Уехать — значит, сдаться. Поэтому стена должна быть разрушена.

Чтобы развалить стену, сил у него явно недостаточно. Те, кто ее построил, это предусмотрели. Однако любая система имеет уязвимость, кроличью нору. Осталось только ее найти.

* * *

Комары тучей выдвинулись из травы, едва он приблизился к границе участка по улице Первомайской, в одно мгновение затягивая его смерчем, словно пытаясь оторвать жертву от земли и унести прочь подальше, чтобы в спокойной обстановке выкачать всю кровь до капли. Видимо, гнус окончательно озверел от диеты пресных растительных соков.

Спасаясь от кровожадных существ, он пересек двор и взошел на крыльцо. Здесь комары вынуждены были отступить, словно вокруг дома проходила незримая граница, пересекать которую им запрещалось некими высшими комариными силами. Лишь несколько самых отчаянных, обиженно гудя, продолжали преследовать жертву на запретной территории.

С облегчением он убедился, что его родной автомобиль, на вид живой и невредимый, находился в том самом месте, где он оставил его в последний раз. Правда, «девятка» почти полностью утонула в некошеной траве, только крыша выглядывала, как надстройка субмарины из морской пучины.

Из темного сада тянуло прохладой и перегноем. Он попытался разглядеть отсюда очертания Велесовой горы, но деревья стояли непроницаемой стеной, образуя причудливые тени, подобные психологическим кляксам из теста Роршаха.

Из окна сочился свет, падая на облупившуюся, покрытую трещинами поверхность цоколя. Внутри кто-то был.

Он толкнул дверь — она отворилась, скрипнув. Занавеска, разделяющая веранду и гостиную, была убрана, и его глазам открылась комната, беспорядочно уставленная мебелью и заваленная рухлядью. Свет исходил от одинокой свечи на столе.

В комнате было трое.

— Я уж думала — не придешь, — сказала Богиня. — Где шлялся?

Она расположилась по центру продавленного дивана, забравшись на него с ногами. В руках она держала колоду карт и медленно, словно в задумчивости, ее тасовала. В ее движениях сквозила ленивая небрежность профессионалки. На столе были расставлены чашки, сахарница и заварочный чайник с отломанной ручкой.

Если бы не мрачные застывшие лица присутствующих и большой блестящий пистолет, лежащий подле сахарницы, можно было подумать, что друзья собрались на партию-другую в «дурачка».