Стану рыжей и мертвой, как ты

— Ох, товарищ Дождев, да мне и самому это любопытно! И я постараюсь все выяснить, я дни и ночи не буду спать, лишь бы только разгадать этот феномен! Я снова перечитаю все письма, подниму весь архив… Я постараюсь пролить свет на это темное, но такое прекрасное дело!

Я посмотрел на него как на психа. Эти музейщики, настолько одержимые своим делом, иногда поражают своей оторванностью от реальности! Кажется, что они уже родились музейными работниками, генетически запрограммированными на то, чтобы изучать прошлое, причем один раз провалившись по горло в историю, больше и не собираются из нее выныривать. Живут, как изгои, и всю свою жизнь кладут на разгадку каких-то завораживающих историй. Хотя мое мнение относительно Карташова, признаться честно, начало колебаться с той самой минуты, как я увидел его в обществе привлекательной женщины. Возможно, подумал я (покидая усадьбу после многочасовой работы), отряхиваясь, и музейщики — тоже люди, и им свойственны человеческие чувства.

Бродя по усадьбе в ожидании, пока Вадим закончит свою работу в тайнике, я спрашивал себя, стоит ли позвонить начальству и доложить о случившемся. Это же Карташов уверил меня, что останки людей, обнаруженных Тамарой, принадлежат семейству Прозоровых и их собаке, но это всего лишь его мнение, подогретое его жаждой прикоснуться к тайне. А что, если это убийство не такое уж и давнее?

Я, чувствуя свою вину перед Вадимом и стараясь не отвлекать его от дела, не мог вот так прямо взять и спросить о скелетах. Хотя все вокруг меня только и галдели, что это помещение очень даже похоже на тайную комнату, в которой граф замуровал всех тех, кто мешал ему спокойно жить: ревнивую жену со своей любимой собакой и беременную любовницу. Оказывается, наши оперативники и фотограф Миша тоже интересовались легендой Прозоровых и, дожидаясь окончания работ, осмотрели усадьбу.

— Только бога ради, — взмолился Карташов, заглядывая каждому из них в глаза, — не оскверняйте усадьбу, не мочитесь здесь, не бросайте окурки… Вы поймите, то, что сегодня произошло, — грандиозное событие, после которого жизнь нашего города в корне переменится!

— Интересно, с чего бы это? — Пряников, закончив работу внизу, принялся щелкать своим мощным фотоаппаратом повсюду.

— Пока не могу сказать. Боюсь сглазить.

Карташов, конечно, не забыл про свою травмированную (как физически, так и психологически) подругу и метался между залитой солнцем поляной, где Тамара, перекусив, задремала, и прохладной усадьбой, где ему было интересно буквально все.

Теперь, когда всем стало ясно, что находка уникальная и имеет, если верить спятившему Карташову, историческое значение, я позвонил в прокуратуру, сообщил о случившемся. И к усадьбе потянулись машины, подогнали даже военных, которые оцепили дом. Понаехали, само собой, журналисты и просто зеваки. Скелеты самым осторожным образом извлекли из подпола, завернули в простыни и погрузили в специальный микробус.

Я, потеряв интерес ко всей этой кутерьме, вышел из леса и растянулся на траве неподалеку от того места, где дожидалась своего приятеля Тамара. Краем глаза я увидел, как она подкрашивала губы, готовясь, наверное, давать интервью. Как-то быстро она пришла в себя и теперь не знала, то ли ей оставаться на поляне, то ли отправляться на поиски Карташова, который сделает ее центром внимания.

Я лежал, смотрел на небо, на пролетающих низко, едва не касавшихся крыльями травы, птиц, рвал, не глядя, землянику с корнем и объедал ягоды с тонких, в густых листочках веточек, жевал сладкую мякоть, почти не чувствуя вкуса.

Думаю, тогда, в те минуты какого-то странного оцепенения, я и принял решение отправиться к Тане — в Москву.

19. Лева Гурвич

Любовь — это слишком заезженное слово для того чувства, которое я испытывал к Лине, вернее, к Тане. Та нежность, доверие и искренность, что я почувствовал к этой девушке, заворожили меня. Все страхи, что прежде сковывали меня в отношении женщин, исчезли, уступив место какому-то огромному и теплому чувству. Она стала мне близким человеком, причем за одну ночь! И это при том, что она призналась мне в том, что истинной причиной ее интереса ко мне был все-таки мой отец.