Стар и млад

— Леньк, — зовет Санька, — гляди, как змеюки красные. Ползают...

— Да ну, прямо змеюки. Это конница в атаку пошла. Вон саблями машут.

Сплотка чиркнула боком по какому-то выступу. Затрещали доски. Ленька схватился за гребь и сразу увидал, как высыпали на берег темные избушки. «Бобровка... Припаромок задели», — сообразил он и налег на гребь плечами, грудью.

Привалили к берегу, зачалили сплотку. Пошли в избу паромщика.

За столом в избе знакомые чеканихинские мужики, посредине заместитель председателя Скрылев. Он уже неделя как приехал в Бобровку принимать лес. На нем черный френч; лицо сухое, бровастое. Только под глазами кожа обмякла, порозовела. Глаза мокрые.

— Ну что, Дунькин, — сказал Скрылев, — какие вы ребята?

— Мы ребята-ежики, — выкрикнул Санька. — У нас в кармане ножики. Сами ножики куем, а в солдаты, шиш, пойдем! — Зубы у него ляскнули. Тело передернулось под мокрым ватником. Он сел на пол возле порога.

Все засмеялись.

— Ну ладно, — сказал Скрылев, — давайте-ка с прибытием... Чтоб завтра лучше трактор заводился... — Он достал из-под стола бутылку, налил сначала Леньке, потом трактористу, поменьше — двум колхозникам и совсем мало паромщику. Все выпили по очереди и закусили. Пили из одной кружки, другой посуды не было. На столе лежала буханка пшеничного хлеба да шматок сала.

Себе Скрылев налил после всех. Опрокинул бутылку над кружкой и в донышко постучал.

— Остатки сладки, — подмигнул он, и его мокрые глаза вдруг прояснились, сухое лицо стало добрым, улыбчивым.

Ленька сидел, не сняв фуражки, ремешок холодил ему щеки. Он смотрел, как Скрылев несет ко рту кружку, и вдруг крикнул:

— Стой! Сам пьешь, а Саньке почему не налил? Думаешь, он дурак, да? А он, может, еще и тебя умней. Он в Юше искупался, весь мокрый сидит. Думаешь, ты начальник, так можешь все сам выпить? А здесь река, степь, — понял? Здесь все начальники.

Захмелел Ленька. Крошки во рту не было за весь день.

— Вот, — сказал он и обвел всех задичавшими глазами: с кем еще сцепиться?

— Ах так, — сказал Скрылев. — Ах так... Так, значит? Да я тебя... — И полез из-за стола, загодя приготовив кулаки.

Невесть что еще могло произойти, но Санька вдруг запричитал с порога:

Председатель наш вприсядку,
Заместитель — трепака,
Во дворе мычат коровы —
Нет ни капли молока.

Скрылев внезапно, по-пьяному, с хрипотцой рассмеялся:

— Председатель у нас вприсядку себе не позволит... Он только что вальсы... Это мы, серый народец, сроду «тырлу» выколачиваем. Председатель у нас — высокого полета птица. Нетутошиий гусь...

Степь пообсохла, побурела. Дыбится в дальней дали белая краюшка гор. Дойти бы до этих гор... Да времени нету. Надо кормить свиней, чистить свинарник...

А в горах снег. Маша Тинина вспоминает, какой снег был в лесу. От него пахло свежеиспеченным хлебом. Это, наверно, оттого, что Маша каждый день пекла хлеб для лесорубов, для Леньки Зырянова.

...Вот если бы с Ленькой на мотоцикле. Наверное, за день можно доехать. Обязательно надо будет... Живем у самых гор, а гор ни разу не видели... Можно отпроситься на день. Прийти к председателю, когда Скрылева нет. Скрылев не пустит...

Надо будет с собой пирогов взять. Остановиться где-нибудь на лужайке. Наверное, в горах есть лужайка. И вода... Вода в горах чистая-чистая...

Маша долго еще смотрит на белую краюшку гор. Потом идет деревней, ищет зоотехника. На двери клуба объявление:

«Сегодня в семь часов состоится комсомольское собрание.

Повестка дня.

Прием в члены ВЛКСМ.

Исключение из членов ВЛКСМ.

После конца танцы под гармонию».

Маша прочла объявление. Кого же это исключать?.. Чего это Дегтярев надумал?

Комсомольцы сидят на скамейках против сцены. На собрание пришли даже прицепщицы с дальней бригады. Только Насти Табанчуковой нет.

У стола на сцене стоит Санька-Ежик. Он задрал кверху подбородок и глядит, а вроде и не глядит в зал. Весь он непохожий на обычного Саньку. На нем белая рубаха в полоску и кирзовые сапоги — прямо из магазина.

— Расскажите вашу автобиографию, — строго говорит ему Дегтярев.

Санька еще выше задирает подбородок. Всем видно, как по тоненькой его шее беспокойно ходит косточка-кадык.

— Вон Леня Зырянов знает, — сказал Санька и проглотил кадык. — Мы с ним вместе робили. За конями ходили. Коров пасли... Мы с ним еще и прицепщиками были... — Санька подумал, припоминая, что еще было в его жизни, и сказал тихо: — Еще я поварить могу. Маша меня Тинина научила... — Санька кончил.

— Какие еще будут вопросы? — спрашивает Дегтярев.

— Каким должен быть комсомолец? — это Маша Тинина спросила.

Санька отвел назад плечики, так что под рубашкой проступила его узенькая куриная грудь. Он сдвинул вместе ноги и подался весь вперед.

— Комсомолец должен быть во всем перевичным.

— Каким, каким? — спросил Дегтярев. — Наверное, передовым?

— Ну... — Санька изумленно оглянулся. Что тут может быть непонятного?

Саньку решили принять в комсомол. Только поставили ему условие: чтобы похабных частушек больше не петь, а осенью чтобы в школу.

Приняли и других чеканихинских ребят.