Стар и млад

Молодой, элегантный, горячий, порывистый, секретарь Махарадзевского райкома встал, выбежал из-за стола, глаза его сияли воодушевлением, речь сопровождалась жестикуляцией:

— Я говорю: давайте проводить творческие отчеты! Приглашаем целое предприятие, целый колхоз — в Махарадзе, на площадь. Даем слово директору, председателю... Даем слово секретарю партийной организации, председателю местного комитета, каждому члену коллектива... Пусть расскажут, как выполняется пятилетний план, кто хорошо поработал, кто лодырничал, какие успехи, какие есть недостатки... Мне говорят старые здешние работники: не получится. Соберутся, напьются, будет резня. Я говорю: давайте попробуем! Начали с промышленного предприятия.

Пригласили наших шахтеров. Собрались на площади, подготовили самодеятельность: выступление — песня, выступление — танец... Люди слушают, им интересно. О них говорят. Какая резня? Какая пьянка? Напиться некогда... Надо перевоспитывать людей, бороться с чуждыми нам тенденциями. Провели один творческий отчет, через две недели — второй! Привезли из колхоза «Шрома» две тысячи пятьсот человек. Дали слово Орагвелидзе, дали слово лучшим колхозникам. Дали выступить колхозному ансамблю песни и пляски. Торжественно приняли в колхоз сорок новых членов. Люди довольны! Теперь у нас стало традицией, каждые две недели — творческий отчет на площади. Первого мая все колхозы приехали на демонстрацию в Махарадзе. Двадцать три тысячи человек! Такой демонстрации здесь еще не бывало. Милиция беспокоилась: будут нарушать. Некогда нарушать, некогда выпивать!

Энвер Северьянович Малазония, говоря, подвигался к двери. Он бы еще поговорил, но его ждали на площади махарадзевские колхозники, первый раз в жизни собравшиеся в туристический рейс.

24

Проехали Кобулети, до Батуми рукой подать. Но еще ближе до Бобоквати. Я попросил Какулию повернуть в Бобоквати.

Ищу Кето Гогитидзе. Вернулась Кето? Мне отвечают:

— Вернулась.

Говорю Какулии:

— Поехали вот по этой дороге. Вот к этому дому...

Кето спускается по лестнице из своего кабинета в сад в легком ситцевом платье. Она похожа на брата Тамаза: длинные, стройные ноги, тонкая талия, развернутые сильные плечи, ворсистые темные брови. Кето глядит исподлобья, приглядывается. Но сейчас она улыбнется. Да, вот она улыбнулась. Ее глаза исполнились тихого сияния. Можно в них засмотреться, как в глубь темноводной реки.

Кето похожа на брата, но еще она похожа на мать, Гулико. Женственное начало в ее облике и, должно быть, в характере слилось с мужественным началом. То и другое проступало попеременно, в зависимости от освещения: Кето могла быть серьезной или смешливой, лукавой, рассеянно-мечтательной или готовой принять решенье. Она жила в одно время в нескольких измерениях: здесь, в Бобоквати, на деревянной лестничке родительского дома — и там, в Москве, в Большом Кремлевском дворце, на сессии Верховного Совета. Лицо Кетеван выражало работу ума и души, а руки ее томились без дела.

Это, пожалуй, было важнейшей чертой во всем облике Кетеван: томление рук по работе.

— Кето, покажите, пожалуйста, ваш участок. Где вы убираете чай. Это недалеко?

— Близко, — сказала Кето.

И побежала вниз по тропинке, в тапочках на босу ногу, белея икрами незагорелых сильных ног.

— Вот мой чай, — сказала Кето, и руки ее охватили округлый куст чая, как голову любимого человека. Кето сощипнула один листочек, другой. Нащипала полные пригоршни и протянула мне:

— Мой любимый чай!

Передо мной стояла, с полными пригоршнями чайного листа, прекрасная девушка, грузинская крестьянка Кето Гогитидзе, облитая солнцем, вся светлая — изнутри.

Она развела руки в стороны, и чай просыпался наземь, как семена.

Кето убежала вверх по тропинке. О чем-то поговорила с шофером Какулией и обратилась ко мне:

— Это машина Орагвелидзе?

— Да, это машина Орагвелидзе.

— Молодец! — воскликнула Кетеван.

Я не понял, кого она похвалила. Близкая к природе и потому чуткая не столько к словам — слова она произносила скупо, по мере необходимости, — сколько к оттенкам настроения, Кето внимательно посмотрела на меня и вдруг рассмеялась.

— Орагвелидзе молодец!

25

В самолете погасло табло, настало время первой сигареты. Я повертелся немножко, заговорил с соседом. Едва я назвал имя Орагвелидзе — оно как пароль, — мой сосед сразу ожил, задвигался, подался ко мне ближе. И вот уже он сообщил мне свой адрес: «Приезжайте на будущий год». У него большой дом, у самого моря, в Чакви. Недалеко от Зеленого мыса... Мой сосед — председатель колхоза в Чакви. Его зовут Давид Гваришвили. Знает ли он Орагвелидзе? Ну как же не знать Михако? Папа Михако для него — чайный бог...

Чаквинский председатель летел транзитом через Москву в Гомельскую область, похлопотать насчет кормов для молочной фермы. С кормами для скота одинаково туго в Шроме, Чакви и Бобоквати.

Давид Гваришвили рассказывал о кормах, о чае, о мандаринах, о ценах на мандарины, о мандаринных заслонах на дорогах Аджарии. И о папе Михако...