Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи

Сычев(взрываясь). Что?! Что?! Вы смеетесь, Шкляр? Призвание русского интеллигента – обслуживать власть. Его место в лакейской. (Вышагивает по комнате.) Конечно, лакея могут посадить за один стол с господами во время очередного демократического карнавала. Но с ним никто не поделится куском баранины. А если он силой вырвет кусок, то перестанет быть наследником Белинского и Волошина. Вот чему нужно учить ваших студентов, а не церковнославянской грамматике. В закрытом обществе всегда появляются проблемы, нарастает напряженность, и при помощи интеллигента власть стравливает пар. Интеллигент – это форсунка, клапан. Власть позволяет иметь независимое мнение только тогда и только тому, кто укрепляет линию власти. Форсунка, брандахлыстик! (Смеется.) Вот кто такой интеллигент. Когда же он не понимает, что является частью огромной машины, то на его сопло набрасывают платок. Все самые подлые вещи, всю самую грязную работу проделывают бывшие интеллигенты. Вот почему я разговариваю с вами, Шкляр. Вот почему направляю лампу в лицо. Социальный лифт не ждет. Не успел, и адью. А я всегда рвался наверх. В качестве лакея я там уже побывал. Поверьте мне, я видел, как они разлагаются. Как пьют, предают, спят, делят деньги, прячут трупы. И как перед ними пресмыкается всякая шваль. Я заглянул в лицо рубиновой ночи, и она выжгла мои глаза… И тогда я понял, вот где сила. И эта сила очень умна, хотя она даже не знает об этом. (Тихо.) Вот только я перестал чувствовать. (Подходит к Шкляру.) Совсем не чувствую. Ничего не чувствую. (Быстро отходит в другой угол комнаты и замирает.)

Шкляр. Бедный вы мой.

Сычев. Не жалейте меня!

Шкляр. Вы падаете в пропасть.

Сычев. Лучше падать в пропасть, чем прозябать в дыре. Но я не хочу, чтобы мы разошлись так. (Берет себя в руки.) Я прошу, я требую примирения, профессор.

Шкляр. Я вам не враг. В конце концов, мы делали одно дело.

Сычев. Да уж, делали. И теперь мне нужно смыть позор прошлого.

Шкляр(не теряя самообладания). Давайте начистоту, Сычев. Ваша политически ангажированная пьеса в художественном отношении оказалась слаба. А я все поставил на кон в момент полного отчаяния и частичного затмения разума. Когда я одумался, было поздно. Я нелепее вас. Я смешнее вас. Но я не лгу себе.

Сычев. Когда вы поняли кто перед вами?

Шкляр. Когда вы подали стакан воды… А потом назвали русским интеллигентом.

Сычев. Собираетесь выдать меня?

Шкляр(задумавшись). Нет.

Сычев. Ваше чистосердечное признание не входило в мои планы. А мое признание для вас – нож вострый. Но вы решили расколоть меня. Вы снова пошли до конца. Теперь я не знаю, что делать.

Шкляр. Хотите со мной покончить?

Сычев. Да… Но не знаю, смогу ли?

Шкляр(очень спокойно). Что бы там ни было, выполните одну просьбу. Передайте письмо моей жене. (Кладет на стол сложенный вчетверо лист бумаги.) Уже несколько дней ношу с собой.

Сычев. Хорошо.

Сычев выразительно смотрит на Шкляр а.

Шкляр. Что-то еще?

Сычев. Можно прочитать?

Шкляр. Вы могли бы и не спрашивать.

Сычев. Я хочу прочитать вслух.

Шкляр. Сейчас?

Сычев. Да.

Шкляр. Но для чего?

Сычев. Это мой последний шанс почувствовать то, что чувствуете вы.

Шкляр отходит к окну. Кивает.

Сычев (берет письмо и, медленно развернув его, читает). «Родная моя! Помнишь тот январский день? Мы легли. И глубина пришла. Потом мы долго смотрели в окно. Туман, вставший над Москвой-рекой, укрыл Николо-Угрешский монастырь. Четко вырисовывались кроны берез и осин. Туман прибывал, цепь деревьев редела. Отдельно взятые кроны становились мутными, выпадали из цепи, однако сохраняли свои волнующие очертания. Ты что-то сказала, но я не расслышал, а переспросить не посмел. И, кажется, я задремал.

Не переживай за меня. Ты же знаешь, что нужно не переживать, а молиться. Ни о чем не проси Бога. А только слушай Его. Вот и вся молитва…

Как-то наш младшенький допустил много ошибок в диктанте. Я спросил его: “Сынок, почему так вышло?”. “Я нервничал, – ответил он. – Нервничал, нервничал, покой куда-то ушел”. Я рассмеялся и сказал: “Видишь ли, сынок, покой никуда уйти не может. Это ты ушел. Представь себе, что покой – это наш дом. Может дом куда-нибудь уйти?”. “Нет”, – ответил он. “Вот видишь. Это нервы приходят и уходят, ты приходишь и уходишь, а покой всегда остается. С ним ничего не может случиться”. Мои слова утешили его. Он тут же перестал расстраиваться и чувствовать себя виноватым. И он лишний раз осознал, что он дома, и что его любят. И с этой любовью ничего случиться не может. Я люблю тебя и детей именно этой любовью, которая никогда не пройдет».

Шкляр. Почувствовали? Вы что-нибудь почувствовали?